"Дафна Дю Морье. Паразиты" - читать интересную книгу автора

застенчивого, неразговорчивого ребенка с печальным славянским лицом было
исполнено значения. Встречая его в первый раз, взрослый чувствовал, что
подвергается внимательному изучению, оценке и безоговорочному сбрасыванию со
счетов. В справедливости этой догадки его убеждали взгляды, которыми Найэл
обменивался с Марией, и чуть позже до его слуха долетали язвительные смешки.
Селию как-то терпели - к счастью для себя, она унаследовала все обаяние
обоих родителей и ни одного их недостатка. У нее было большое, щедрое сердце
Папы без его эмоциональной несдержанности и изящные манеры Мамы без ее
разрушительной силы. Наследственным достоинством был и ее талант в
рисовании, который позднее развился в полной мере. Ее зарисовки никогда не
напоминали карикатуры - что непременно лучилось бы с Марией, умей она
рисовать; их чистоту никогда не портила горечь, которую непременно привнес
бы в свои работы Найэл. Ее недостатком был общий недостаток всех маленьких
детей - склонность к слезам, к нытью, страсть забираться взрослым на колени
и клянчить, а поскольку она не обладала ни грацией, ни красотой Марии и была
упитанной, краснощекой девочкой с волосами мышиного цвета, тот, на чье
внимание она претендовала, вскоре начинал ощущать раздражение; ему хотелось
отогнать Селию, словно назойливую собачонку, однако, увидев в ее глазах
слезы, он тут же раскаивался.
Нам слишком во многом потакали, и это всех шокировало. Нам позволяли
есть самую изысканную пищу, пить вино, не спать допоздна, самостоятельно
бродить по Лондону, Парижу и другим городам, в которых нам приходилось жить.
И так с самого раннего возраста мы росли космополитами, с поверхностным
знанием нескольких языков, ни на одном из которых так и не научились
говорить как следует.
Родственные узы, связывавшие нас, были весьма запутаны, разобраться в
них так никто и не смог, что едва ли удивительно. Поговаривали, что мы
незаконнорожденные, что мы приемыши, что мы маленькие скелеты из шкафов
наших Папы и Мамы* - возможно, в этом и была доля истины - что мы
беспризорники, что мы сироты, что мы королевские отпрыски. Но почему у Марии
были синие глаза и светлые волосы Папы, и тем не менее в движениях ее была
легкая грация, которой он не отличался? И почему Найэл был темноволос, гибок
и невысок, с такой же, как у Мамы, светлой кожей, и тем не менее его
выдающиеся скулы не напоминали никого из близких? И почему Селия иногда
вытягивала губы, как Мария, и делалась мрачной, как Найэл, если их не
связывало никакое родство?
Когда мы были маленькими, мы тоже ломали голову надо всем этим и
приставали к взрослым с вопросами; затем забывали о наших сомнениях: в конце
концов, думали мы, так ли это важно - ведь с самого начала мы никого другого
не помнили; Папа был нашим отцом, а Мама нашей матерью, и мы все трое
принадлежали им.
Правда так проста, когда ее узнаешь и поймешь.
Когда перед Первой мировой войной Папа пел в Вене, он влюбился в одну
маленькую венскую актрису; у нее совсем не было голоса, но поскольку она
была капризна, хороша собой и все ее обожали, то ей дали произнести одну
фразу во втором акте какой-то оперетки. Возможно, Папа и женился на ней; нас
это не волновало и даже не интересовало. Но после того, как они год прожили
вместе, родилась Мария, а маленькая венская актриса умерла.
Тем временем Мама танцевала в Лондоне и Париже. Она уже порвала с
балетом, в традициях которого была воспитана, и превратилась в единственную