"Владимир Николаевич Дружинин. Два и две семерки " - читать интересную книгу автора

"Сам пью, а непьющих уважаю", - пробасил Лапоногов, и футболисты,
высокие с густыми бачками на белых, припудренных щеках, перестали обращать
внимание на Валентина. У каждого повисла на плече девица; одну, круглолицую,
курносую, в красной прозрачной блузке, лопавшейся на мощной груди, Лапоногов
звал Настькой, а прочие - Нелли. Имя второй девицы, очень тощей,
длинноносой, с острыми плечами, в лиловом платье с кружевами, Валентин
боялся произнести, чтобы не рассмеяться, - очень уж не шло к ней. Диана!
Он дивился, как привычно и помногу пьют девицы. При этом Диана нюхала
корку черного хлеба - совсем по-мужски. Они как будто и не пьянели, только
разговаривали все громче. "Дианка! - кричала Нелли, - тебе привет, знаешь,
от кого? От Леонардика!" Давясь от восхищения, она продолжала: "Я, -
говорит, - ей из Роттердама привезу чего-нибудь. Она вери гуд лэди, -
слышишь! У нее фигура модная". Польщенная Диана хихикала, спрашивала: "А как
твой штурман?" Валентин иногда чувствовал прикосновение ее сухого локтя.
Забавно, - неужели мода распространяется и на женские фигуры!
Он спросил Диану, знают ли она и Нелли английский. "Слышишь, Нелли! -
крикнула Диана. - Знаем ли мы с тобой английский? Еще как, - верно, Нелли!
На пятерку, - верно? Как англичанки!" Она явно издевалась над Валентином, но
он уловил это не сразу и сказал, что очень хотел бы хорошо знать английский,
прочесть в подлиннике Хемингуэя. "Старик и рыба", - молвил один из
футболистов. "Старик и море", - поправил Валентин. Футболист нахмурился, но
тут опять вмешался Лапоногов. "Где море, там и рыба", - сказал он
примиряюще. "Поверьте старому рыбаку".
"Ты-то рыба-ак!" - протянула Нелли и подмигнула. Валентин умолк; он не
пытался больше примкнуть к беседе за столом, странной беседе, пересыпанной
двусмысленностями и намеками. Он принялся за холодную телятину, и так
энергично, что Диана бросила ему: "Поправляйтесь" - а футболист - тот, что
спутал название повести Хемингуэя - оглушительно захохотал.
Ждали еще одну пару. Хозяйка дома, полная, немолодая женщина, масляно
поглядывавшая на Лапоногова, уже который раз возглашала: "Опаздывают,
разбойники! Заставим выпить штрафную!"
Гета поразила его сразу. Смуглая, с нерусским разрезом глаз, вся в
сиянии пышного серебристого платья, она вошла сюда - в эту обыкновенную
комнату, к столу с пятнами вина на скатерти, к блюдам с растерзанной
телятиной, к уродливо вспоротым консервным банкам, - вошла как создание из
иного мира.
Она села рядом. Руки его дрожали, когда он робко накладывал ей закуски.
Он стеснялся смотреть на нее в упор и поэтому не поднимал глаз; правая щека
его горела. "А вина!" - услышал он. Смущение душило его. Он протянул руку к
водке и отдернул, - не станет она пить водку. "Я пью сухое", - услышал он
тот же голос, ее голос. Девицы фыркнули. Он вдруг позабыл, какие вина сухие.
Спасибо Хайдукову, - пододвинул через стол, почти к самому прибору Валентина
бутылку "Саперави".
- А вы? - спросила она.
Только тут он осмелился взглянуть на нее, - и вид у него наверно был
жалкий, нелепый. Смысл ее слов доходил медленно.
- У вас же пустая рюмка, - сказала она, с ноткой нетерпения.
Диана и Нелли по-прежнему хвастались своими победами, Лапоногов смешил
хозяйку анекдотами, Хайдуков возглашал тосты и иногда окликал Валентина, но
напрасно, - Валентин не понимал его. Напротив сел спутник Геты. Валентин