"Владимир Николаевич Дружинин. Завтра будет поздно " - читать интересную книгу автора

Целую крепко тебя, Кэтхен, генерала, всех шалунов Фикса и милую
тетю Аделаиду.
Твой Буб.

Буб - значит "малыш". Убитый намеренно не поставил имени. Я почти зримо
видел Буба. Я снял копию о письма и простился с разведчиками.
Стемнело. Я шагал по насыпи, прорезавшей лес. Вдали, словно в конце
длинного белого коридора, вскидывались фонтаны света. Десятки огоньков
медленно гасли, озаряя сугробы и пятна пожарищ там, в Саморядовке. Потом
оттуда докатывался гул разрыва.
Села давно уже нет. Но осветительные снаряды летяг и летят туда,
завывая над головой. Артиллеристы нащупывают немцев, их мерзлые норы.
Я сошел с насыпи. Где-то глубоко в недрах темноты пробудился пулемет,
дал длинную, тревожную очередь. Лес гулко вздохнул, дослушав ее до конца, и
замер. И тотчас застучал дятел. Он словно отвечал пулемету, храбрец дятел,
не пожелавший покинуть фронтовой лес.
Над звуковкой, притаившейся в ложбине, плясали искры. Михальская -
по-прежнему одна - разжигала печурку.
- Юлия Павловна! - крикнул я, входя. - Вот, почитайте.
- Осторожно, Саша, чайник! - Она взяла письмо.
- Занятно... Он славный малый, должно быть. Мальчик из интеллигентной
семьи, вероятно неуклюжий, зацелованный тетями и боннами. На фронте болел
ангиной. Может, даже коклюшем. - Она с улыбкой сузила глаза и замахала
рукой, чтобы разогнать дым. - Тощий, в очках... Жаль, мы не знаем его
настоящего имени, а то...
Она мысленно уже составляла листовку. Эх, кабы еще имена!
- Немец на немца. - сказал я. - Это же... Им конец, Юлия Павловна.
- Не так еще скоро, Саша.
- Это выбьет их из Саморядовки, если как следует подать.
- Утопия, Саша. Выбьют их "катюши". Фюрст... Фюрст... Неужели тот
самый?
Некий Фюрст, обер-лейтенант, находился у нас в "лену. Его захватили в
начале зимы, возле Колпина.
- Интересно, что за пословица, - сказал я. - Французская пословица...
Машину качнуло. Вошел, топоча и злясь на стужу, капитан Шабуров,
коротким рывком пожал мне руку. Ни о чем не спрашивая, швырнул в угол шапку,
сел и затих. Его мысли бродили где-то очень далеко.
Обритый наголо, плотный, с серебристой щетиной на щеках, он сидит
ссутулившись, изучает свои толстые, беспокойно шевелящиеся пальцы. И мы
говорим еще громче, чтобы рассеять тяжелую тишину, загустевшую вокруг него.
Не таков был Шабуров раньше, когда были живы его жена и
пятнадцатилетняя дочь. До того дня, когда в его квартиру на Литейном попал
снаряд.
К ужину явился и шофер Охапкин. Весело поздоровался со мной, мигом
затопил погасшую печь. Жаря на сковороде картошку, с упоением толковал о
докторше из медсанбата, которая якобы влюблена в него до безумия.
- Врешь ты, - равнодушно бросил Шабуров. - Врешь ты все, Николай.
- Я вру?
Юное лицо Коли с пушком на мягком подбородке выражает искреннюю обиду.
- Фантазирую когда... Щуть-щуть, - Коля лукаво ухмыляется. - А врать не