"Владимир Николаевич Дружинин. Завтра будет поздно " - читать интересную книгу автора

потом все подряд. Нет, не только служебная обязанность приковала меня к этим
письмам. В них было что-то еще.
Мой дорогой Буб!
Меня крайне обрадовало, что вы отошли от Ленинграда и избежали
окружения, которое лишило бы нас возможности получать от тебя известия. В то
же время меня чрезвычайно печалит гибель твоих товарищей. Кстати, сообщи мне
имя и адрес земляка Шенгеля из Букенома, дабы я мог выразить соболезнование
его старикам. Ведь он был твоим другом!
Ты пишешь, что провел ночь в яме, из чего я заключил, что вы уже
не располагаете землянками. О, если бы это была худшая из напастей!
Вчера нас навестила тетя Аделаида. Ее Альф жив и здоров. Хорошо,
что она обратилась в шведский Красный Крест. Чутье не обмануло ее. Шведы
разыскали Альфа в английском лагере для военнопленных, куда он попал еще в
прошлом году из Африки. В связи с этим Аделаида утратила ореол германской
женщины, матери воина, и ее даже уволили из госпиталя. Это, разумеется,
легче перенести, чем смерть сына. Ты, наверно, согласишься со мной.
О часах для тебя я помню. На моем столе лежит листок с пометкой
"Часы". Чтобы не потерять, я придавил его лампой, той лампой с совой,
которая, помнишь, так пугала тебя в детстве. Вообще в наших комнатах все
так, как было при тебе, но вид из окна... Боже мой, что стало с нашим
городом! Шпиль старого Мюнстера еще стоит, но в собор уже было два прямых
попадания: одно - в башню над романскими хорами, другое - в левый придел.
Стекла из окон все вылетели. Здесь разрушения еще поправимые, в отличие от
дворца принцев Роган. Его, по-видимому, не восстановить. Позавчера я прошел
по улицам Старого города и ужаснулся. Дорогой мой, это нельзя описать!
Площадь Гутенберга, средневековый Рыбный рынок, историческая лавка на
Вороньем мосту - все превращено американскими бомбами в битый кирпич.
Спрашиваешь себя: чего добиваются янки, во имя чего эта бессмысленная
жестокость?
Тревоги у нас чуть не каждый день. Я стал осторожнее и теперь при
звуке сирены отправляюсь в "Погребок героев" - милое название для кабачка,
переделанного в бомбоубежище. Ты можешь себе представить твоего отца, - он
сидит среди женщин, штопающих носки, среди детских колясок и правит
черновики своего трактата об архитектуре Возрождения. Чудак, не правда ли?
Но это и твои письма - единственное, что поддерживает меня.
Я, тетя Аделаида, твоя сестра Кэтхен - мы все верим в твою
смелость и находчивость. Верь u ты! Помогай себе сам, тогда и небо поможет
тебе.
Твой старый папа.

"Страсбург - стояло в верхнем углу каждого письма. И дата. А одно было
на бланке. "Доктор Гуго Ламберт".
Я не мог оторваться от писем, пока не прочел все. Они захватили меня,
как хорошая книга. Или как знакомство с хорошим человеком. "Старый папа"
бедняги Буба чем-то напомнил мне моего отца, умершего в первую блокадную
зиму. Он тоже спускался в убежище с рукописью, работал до последнего дня.
Раньше я видел в своем воображении только Буба, долговязого,
близорукого юношу. Теперь рядом с ним возник сухощавый, быстрый старик с
добрыми глазами. Мысленно я входил в страсбургскую квартиру, в кабинет
ученого, где на столе стоит лампа в виде совы, мудрой ночной птицы. Книги в