"Владимир Николаевич Дружинин. Державы Российской посол (Роман) " - читать интересную книгу автора

небесной другой Азов - создание дьявола, дразнящего православных. Порой
мнится - Азов подлинный столь же недосягаем, как и тот, воспаривший
высокомерно.
Пушек на каланчах насажено, как гнезд вороньих на березе, что стоит,
сладко звеня листвой, в Китай-городе, возле новых Бориса Куракина палат.
Пахнуло бы оттуда родным ветерком, остудило шею!
Слюна прошибает, как вспомнит прапорщик домашние разносолы.
Пропитание под Азовом худое. Воры-подрядчики в Воронеже недодали солонины,
рыбы, а соль утаили почти всю. Да и везти провиант в лагерь далеко - склад
и пристань в пятнадцати верстах, дорога в опасности от крымцев. Сама степь
рождает проклятых, рождает и прячет неведомо где. А ближе подойти судам
невозможно - турецкие пушкари не подпускают. Им все видно со своих
насестов.
Томит под Азовом неутолимая жажда. Дон близко - так ведь не течет он
прямо в твой котелок. Опять ядрами с каланчи водовозов разогнало, бочки
порушило. Федька Губастов чуть не тронулся умом - услышал плескание воды в
земле. Долбил лопатой, пока не упал, задохнувшись.
- К морю бы нам, князь-боярин.
- Напьешься разве, - отмахнулся прапорщик. - Морскую не пьют, стошнит
враз.
- Вона!
Федьку, самого расторопного из куракинских холопей, сданных в войско,
Борис держит при себе, слугой и спальником. Ложится холоп впритык к пологу
палатки, загораживает телом вход.
На ночь Федька втаскивает в палатку офицерское копье, именуемое
протазан, узорчатое, с клинком и топориком на конце. Полотняное жилье
низкое, поставить громоздкое оружие нельзя. Конец древка высовывается
наружу, и однажды прапорщик был разбужен раскатистой шотландской бранью.
То споткнулся сам генерал Гордон, возвращавшийся от царя.
- Бока обтираешь, Мышелов, - сказал потом Петр. - Утащат тебя турки.
Бориса по ночам лихорадит. Но лучше не заикаться о немощах.
К особе царской прапорщик не приблизился. Напротив, оттеснен другими.
Почти неразлучен царь с Алексашкой Меншиковым. Делит с ним палатку, ест из
одного котелка. Допоздна слышится смех оттуда - умеет Алексашка на царскую
шутку ответить своей прибауткой, изловчится и гнев унять, а когда его
величество страдает трясовицей, судорогами - стиснуть ему ноги, утишить.
Примазался же пирожник!
"...Такой сильный фаворит, что разве в римских гисториях находят", -
напишет Куракин сокрушенно.
Велик ли толк, что ты свояк его величества? Дороже бы стоило
породниться цветом мундира. Почто выпало ходить в синих, в семеновцах!
Федька вздумал было утешать князя-боярина. Как заладит с утра:
- Княгиня сейчас кушать изволит... Княгиня попугая учит... Княгиня
посуду считает...
- Помолчи, - отмахивался прапорщик.
За тридевять земель, в новых палатах, сочащихся смолой, еще не
обжитых ни сверчком, ни тараканом, похаживает молодая супруга, телом
девчонка, а голосом боярыня, покрикивает на дворовых. Кого и по щекам
отвозит, и батогов велит дать. За двор, за хозяйство страха у прапорщика
нет. И тоски нет по прохладному, еще не вызревшему телу.