"Владимир Николаевич Дружинин. Державы Российской посол (Роман) " - читать интересную книгу автора

педантом. "Пражский аптекарь, - говорят о нем. - Он положит на весы ваш
последний вздох".
- Кто он такой, твой иезуит? Австриец? Не венгр, я надеюсь?
- Нет, - ответил гофрат, чуть заколебавшись. - Его немецкий
превосходен, так же как и польский, итальянский. Его зовут Элиас Броджио.
- Мужлан какой-нибудь?
- Напротив, отлично воспитан. Я спросил, как его звали до поступления
в братство, он очень деликатно переменил тему разговора. В Риме у него
несомненно есть крупные покровители.
Леопольд потянулся к нотам.
- Ти-ра-а-а-а, ти-ра-ра-ра, - просипел он, отбивая ногой такт. - А
что, московиты воюют в звериных шкурах? Это же страшно тяжело.
- У нас будет подробная информация, - ответил гофрат невозмутимо.
Элиас Броджио тем временем, сидя в нише вестибюля, читал книгу. Лицо
молодого белокурого патера выражало смиренную, ученическую прилежность.
Кинский, подошедший неслышно, поразился - иезуит изучал чертеж, некое
сцепление колес, трубок и винтов.
- Царь обожает механику, - сказал Броджио, пружинисто вскочив.
Он вытянул руки по швам, и книга, окропленная золотым тиснением,
блестела вычурно-нарядно на фоне тусклой, пропылившейся сутаны.
- Идемте. Все, что нужно, вы получите от меня.
Но Броджио не двинулся. Остановился и тот, ощутив странную
неловкость. Почему-то никак не удается взять тон старшего с этим
мальчишкой.
- Его величество не может вас принять.
Каков монашек - подавай ему объяснения! Конечно, ему досадно. Он
мечтал предстать перед императором. Свидание с монархом воодушевляет
человека, посылаемого с секретным поручением.
- Вам не повезло. Его величество занят. Императорское время дорого,
вы понимаете.
Кинский улыбался, пытаясь явить отеческое добродушие, и вдруг
смешался - такой пронизывающей, ледяной иронией обдал его папский
доверенный.
Тогда Кинский, вдруг ощутив удивительную свободу, взял локоть
иезуита, притянул к себе и шепнул:
- Император пишет музыку.


2

Ночи под Азовом суматошные, рваные; каленые ядра прошивают бархат
ночи, зажигают пожары. То полыхнет в городе постройка от меткого русского
выстрела, то русский шанец или фашинное укрытие обратятся в костер.
Тростник горит медленно, вонюче. Рады бы крепить позиции деревом, да где
его взять на голом месте, на соленой, иссохшей земле. Счастье, если Дон
пригонит ладью разбитую, плот, бревно.
Днем горло будто горячей петлей стянуто - таковы дни под Азовом.
Ярится жестокое, чужое солнце.
Над мухаммеданскими вышками, над каланчами, с коих палят турецкие
пушки, над дымами и жаркой мглой, поднимающейся с Дона, возникает в синеве