"Александр Васильевич Дружинин. Полинька Сакс (Повесть) " - читать интересную книгу автора

её глазами?..
По-видимому, отношения мои к ней зашли до крайности далеко: я бываю у
неё каждый день, целую ей руки, толкую ей прямо про мою любовь, обнимаю её и
целую. Когда она хочет остановить меня, мне стоит только с грустию взглянуть
на неё, приложить её ручонку к пылающей моей голове... и милое дитя всё
забывает, позволяет мне целовать себя, грустит вместе со мною. Всякой бы
сказал, что мне следует радоваться, не помнить себя от восторга, а приходя
домой, я терзаюсь в глубине души, рву на себе волосы.
Какая польза мне в том, что она постоянно танцует со мною на балах, дома
позволяет целовать себя, говорит мне, что ей самой приятно на меня смотреть,
что я "так хорош собою"? Она то же скажет, то же может сделать и при муже.
И ни слова о любви, ни малейшего признака той страсти, которая в этот
один месяц совершенно истерзала мою душу!
Один только раз, пусть будет благословен тот день! -- вызвал я от неё
что-то похожее на чувство, которому нет названия. Без этого, сестра, я бы не
писал к тебе писем: ещё неделя такой жизни, -- говорю тебе просто и
открыто, -- я наложил бы на себя руки.
Теперь же, благодаря этому сладкому воспоминанию, спокойствие по
временам входит в мою душу. Я могу тебе писать отчётливо и спокойно.
Ты догадываешься, что Сакса нет в Петербурге. Перед отъездом поручил он
своему приятелю Запольскому, сочинения которого и ты иногда почитываешь,
развлекать по временам Полиньку и не давать ей скучать. Запольский хорош и
со мною, знает, что m-me Сакс постоянно была близка к нашему семейству, а
потому я сумел устроить дела так, что он, как человек занятой и сам женатый,
взял меня к себе в помощники. Мы провожали Полиньку в театр, дома
рассказывали ей все новости, привозили ей игрушки из английского магазина,
читали ей журналы, пели ей вечное "Fra poco" и "Ctabat mater" [30].
Дня три тому назад, вечером, Запольский принёс к ней кучу нот и картин,
а сам отправился доставать билет в театр на этот же вечер. Я остался один с
Полинькою. Она просила меня петь, я разбирал ноты, мы толковали о тебе, я
рассказывал ей про свои корпусные шалости, а при этом дельном разговоре руки
и ноги мои были холодны, вся кровь кипела около сердца.
Несколько теноровых партий, валявшихся передо мною, были так пошлы,
усеяны такими вывертами... а мне хотелось петь; музыка всегда меня облегчает
в подобных случаях.
В это время между нотами отыскал я молитву, знакомую мне хорошо... Чья
она, не припомню, да и не до того мне.
Я пел эту молитву и думал о Полиньке. Я молился моему ангелу, и, верно,
молитва моя была не холодна.
Она остановилась сзади меня и положила руку мне на плечо.
-- Merci, m-r Alexandre [31], -- сказала она, и голос её дрожал, -- я
напишу сестре, как вы меня балуете...
Я оглянулся на неё. Красная петербургская заря светила в окно, и розовый
её отблеск заливал всю комнату. На этом странном фоне рисовалась фигура
моего прелестного дитяти. Полинька была в белом платье, волосы её причесаны
были не по-женски, в одну буклю кругом головки; мокрые глаза её приветно
глядели на меня.
Ангел, ангел!..
Не помня себя, я упал к её ногам, прижал губы мои к маленьким этим
ножкам. Слёзы градом побежали из моих глаз, судорожные рыдания рвали мою