"Александр Васильевич Дружинин. Полинька Сакс (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Я не скрывал своего удовольствия: свежий и сильный голос Полиньки
волновал всю мою внутренность. Я думал почти так: из слабой души не может
литься такое энергическое пение; а если есть душа, то мы до неё доберёмся.
Со всем тем Полинькина манера пения далеко не удовлетворяла музыкальным
условиям. Она пела грустный романс "Assisa al pie d'un salice" [2] так же
бойко и живо, как дозволяется только петь "Чёрный цвет" или "Jeune fille aux
yeux noirs" [3]. Она даже прихотливо варьировала окончание каждого куплета,
тогда как в однообразии окончания, в одном и том же меланхолическом припеве
романса заключалось что-то, говорящее про одну и ту же мысль, неотступную,
раздирающую душу.
Я догадался, что смысл романса ей непонятен и что вряд ли она слышала
где-нибудь про историю Дездемоны. Оперу у нас ещё только собираются ставить,
Шекспира мы ещё не читаем.
Потому-то, когда она кончила, я посадил её подле себя, шутя дал ей
заметить ошибки в её пении и, наконец, рассказал ей по-своему историю Отелло
и его жены. Она выслушала меня с удовольствием и тут же назвала меня именем
венециянского мавра. Было ли это подозрение в ревности или намёк на мои
рассказы, я решительно не знаю.
Смейся, смейся над нашею учёною болтовнёю. На письме оно плохо, а на
деле я не знаю высшего наслаждения, как следить за мыслями дорогого нам
ребёнка, ставить его в уровень с нами и с веком, передавать ему в доступном
виде всё то, что казалось нам и глубоким и поэтическим, -- потому что, я
должен тебе признаться, я влюблён в мою жену, влюблён, как ребёнок, как
старик, как сумасшедший. Сама судьба берегла меня для этой страсти:
благодаря болезненному, раннему развитию моих сил первая любовь захватила
меня в ребяческом возрасте. Мне было тогда двенадцать лет, -- что это была
за страсть? А она долго во мне ворочалась, мучительно умирала, и вот почему
во всю мою молодость, испытавши всё на свете, я не испытал настоящей любви к
женщине.
Весь остаток дня Полинька волочилась за мною, прыгала вокруг меня, как
котёнок, показывала мне своё хозяйство, которое имеет только то неудобство,
что стоит вдесятеро дороже всякого другого. Она пересказывала мне своё
беспокойство, когда я работал в канцелярии, и по этому случаю высказала
довольно оригинальное мнение о моих занятиях. По её соображениям, мы,
запершись по комнатам, пишем всякую дрянь по своему выбору, но не в
содержании дело: начальство смотрит наши труды и награждает тех, у кого
работа красивее написана. Можешь представить себе, как боялась Полинька за
меня, qui ecrit toujours en panes de mouches [4].
Конечно, она сама смеялась, рассказывая эти вздоры, со всем тем
наивность эта мне не по мысли. Я думал сначала объяснить ей кое-что, однако
оставил служебные тайны до другого разу. К вечеру я сам сделался ребёнком и
чуть не играл с ней в куклы. Она отказалась ехать в театр и к тетке, и вечер
наш представлял сладчайший идеал семейного счастия, которому не только бы
позавидовали здешние ротозеи-моралисты, но в котором и ты даже не нашёл бы
пищи своему сатирическому уму.
По обыкновению я не ложился спать, и пока Полинька засыпала, я сидел на
постели, нагнувшись к её личику, на которое, вероятно, никогда не насмотрюсь
вдоволь. Оно было так очаровательно в те минуты, когда, под влиянием сна,
органы его переставали принимать впечатления от окружающих предметов. Я
смотрел, смотрел и досмотрелся до того, что тягостные мысли начали бродить в