Моему другу Дом Жан-Мариа

Глава восемнадцатая, в которой кое-кто из взрослых отказывается наконец от готовых взглядов

Отец Тисту, как вы сами могли в этом убедиться, быстро находил вы ход из любых положений. Тем не менее ему понадобилась целая неделя, чтобы хорошенько поразмыслить над случившимся и сделать из этого необходимые выводы.

Собрав вокруг себя своих лучших инженеров, он то и дело устраивал совещания, в которых непременно участвовал господин Трубадисс. Но бывало и так, что отец один запирался в своем кабинете и, сжав до боли голову руками, проводил там долгие часы. На листе бумаги он набрасывал какие-то заметки и тут же рвал его.

Хочешь не хочешь, а в итоге вырисовывалась вот какая картина: у Тисту — зеленые пальцы, он не раз пускал их в ход и, воспользовавшись этим, остановил завод Пушкостреля.

А поэтому не приходилось удивляться, что всякие там военные министры и главнокомандующие, всегда закупавшие оружие в Пушкостреле, сразу же отменили все заказы и отреклись от бывших своих благодетелей.

— Садовники нам не требуются! — заявили они.

Вполне возможно, что некоторым, лишенным всякого воображения, людям приходила в голову спасительная мысль: бросить Тисту в тюрьму, раз он нарушает общественный порядок, оповестить всех через газеты, что дерзкий нарушитель отныне не страшен, обменять покупателям испорченные цветами пушки на новые и отправить официальное письмо всем генералам о том, что завод Пушкостреля возобновляет свою работу.

Но вот господин Трубадисс… да, да, именно он, господин Трубадисс, воспротивился подобному решению.

— От такого удара не легко оправиться, — бесстрастно заявил он. Тень подозрения долго еще будет витать над нашими изделиями. И потом… вы предлагаете бросить в тюрьму Тисту. Но это же ни к чему не приведет! Недолго думая он вырастит там дубы, корни их разрушат стены, и он преспокойно убежит. Бессмысленно противиться силам природы.

До чего же сильно переменился господин Трубадисс! С того самого дня, когда он грохнулся на ковер в гостиной, уши его стали самого обыкновенного цвета, да и говорил он теперь спокойно, без крика. И потом… почему бы об этом не сказать?… Господин Трубадисс жестоко страдал при одной только мысли, что вдруг увидит Тисту в наряде каторжника, медленно шагающего по кругу во дворе тюрьмы, пусть даже тюрьмы, увитой цветами. Ведь не секрет, что тюрьма — это такое место, которое не волнует нас, если там сидят незнакомые нам люди. Их-то и упрятывают туда преспокойно. Но когда речь идет о маленьком мальчике, которого любишь, — это, знаете ли, совсем другое дело. И представьте себе, какая неожиданность! Несмотря на все замечания, колы, пощечину, господин Трубадисс, едва заговорили о тюрьме, тут же почувствовал, как сильно привязался к Тисту, как любит его и теперь не сможет прожить без него ни единого дня. Вот видите, как случается иногда со взрослыми, которые очень уж громко кричат.

Кстати, и отец всячески противился заключению Тисту в тюрьму. Я вам уже говорил, что отец его был человеком добрым. Н-да… Он был добрым и в то же время торговал пушками. На первый взгляд это кажется несовместимым. Он обожал собственного сына и в то же время изготовлял оружие, чтобы обречь на сиротство многих и многих других детей. Но, как ни странно, такие вещи случаются чаще, чем мы думаем.

— Нам посчастливилось вдвойне, — сказал он жене. — Мы делали лучшие в мире пушки, и у нас изумительный ребенок, наш Тисту. Но теперь, кажется, одно исключает другое. Или — или!

Мать Тисту была красивой, мягкой и славной женщиной. Словом, чудесным созданием. Она всегда с интересом и даже с восхищением выслушивала рассуждения своего мужа. Со времени плачевных событий, связанных с войной заходитов, она смутно чувствовала себя в чем-то виноватой, но в чем именно, этого она не знала. Впрочем, любая мать считает себя чуточку виновной, если ее ребенок вечно досаждает взрослым и тем самым отравляет им жизнь.

— Но что же делать, что делать, друг мой? — вздохнула она.

— Больше всего меня тревожит судьба Тисту и судьба завода, — снова заговорил отец. — Раньше мы хорошо представляли будущее нашего сына. Мы думали, что он — мой наследник, как в свое время и я был наследником своего отца. Перед ним открывалась проторенная дорога, он был бы богат и всеми уважаем…

— Ну конечно, иначе и не могло бы быть, — поддакнула мать.

— Н-да… Весьма удобные, заранее готовые взгляды… А сейчас? Сейчас нам нужно поступить как-то иначе. У этого малыша нет ни малейшей склонности продолжить дело родного отца. Это же очевидно!

— Если я не ошибаюсь, его призвание — садоводство.

Тут-то отец и вспомнил слова, некогда изреченные господином Трубадиссом: «Бессмысленно противиться силам природы…»

«Вполне понятно, противиться этим силам нельзя, — подумал отец, — но… можно воспользоваться ими».

Он встал, прошелся по комнате и, одернув жилетку, веско произнес:

— Дорогая, вот мое окончательное решение.

— Я уверена, что оно превосходно, — отозвалась жена с заблестевшими глазами, ибо в эту минуту в лице ее супруга было что-то героическое, волнующее. Даже шевелюра его и та сверкала бриллиантином куда ярче, чем обычно.

— Мы превратим завод пушек, — изрек он, — в завод цветов!

Крупные дельцы обладают особым даром — умением вовремя сделать неожиданный ход, внезапно возродить разрушенное катастрофой производство.

И машина завертелась… Успех был ошеломляющим!

Знаменитая битва, где вместо снарядов стреляли лютиками и фиалка ми, вызвала во всем мире настоящую сенсацию, журналисты извели целое море чернил. Так что общественное мнение было уже подготовлено. Все предшествующие события, таинственное возникновение цветов и деревьев, даже само переименование города в Пушкострель-Цветущий — все это всячески способствовало развитию нового, задуманного отцом пред приятия.

Господин Трубадисс, которому поручили заниматься рекламой, распорядился вывесить над близлежащими дорогами огромные плакаты, которые гласили:

САЖАЙТЕ ЦВЕТЫ, КОТОРЫЕ РАСПУСКАЮТСЯ В ОДНУ НОЧЬ! или:

ЦВЕТЫ ПУШКОСТРЕЛЯ РАСТУТ ДАЖЕ НА СТАЛЬНЫХ ПЛИТАХ! 

Но самым лучшим из всех этих плакатов был, конечно, такой:

СКАЖЕМ «НЕТ» ВОЙНЕ, НО СКАЖЕМ ЭТО ЦВЕТАМИ!

Покупателей было хоть отбавляй, и Сверкающий дом снова обрел утраченное было величие.