"Андрей Дрипе "Последний барьер" (Роман о колонии для подростков)" - читать интересную книгу автора

меня. Я таких не люблю.
Грубое дело. Он шуровал в основном на Чиекуркалне, а я - мальчик из
центра. Он испекся осенью со всей своей свитой. Бамбан из третьего
отделения - его правая рука. Да вы его знаете - Бурундук, мордочка такая
мышиная, прибыл с предпоследним этапом. Скоро п Жук объявится. А может, он
уже в карантине? - Трудынь замолкает и вопросительно смотрит на
воспитателя.
- Возможно, в карантине, а может, и нет, - пожимает плечами Киршкалн.
- Это темный мальчишечка. Кое-кто его тут ждет не дождется. На новые
времена рассчитывают. А мне что? Я такие дела никогда не уважал.
- А про брюки у матроса - забыл? - подмигивая, напоминает Киршкалн.
- Да что вы все про те брюки! - краснеет Трудынь. - Самому стыдно
вспоминать. Будто не знаете, как там все вышло. Разве я виноват, что у них
"сухой закон"? Этот глотает как свинья и знай мычит:
"Рашн водка - вери гуд". Ну и свалился с непривычки. А за водку не дал
ни копейки. Мы тогда и глядим, что с него можно взять. Задарма поить кто
будет? Дружба народов и все такое прочее дело хорошее, но... - Трудынь
театрально разводит руками. - Я так понимаю: ты дай мне, я дам тебе.
Может, оно и не совсем правильно, но я политик реальный. Вот мы и стянули
с него штаны. Не больно фартовые, но со стокгольмской маркой. Еще пришлось
отдавать в химчистку, так что - поверьте! - навар был минимальный. Но у
этого иностранца не было чувства юмора, и он потом поднял шухер. Я понимаю
- штаны получились в европейском масштабе, но мы так не хотели.
Я не собирался вредить престижу нашего государства.
- А ты не знаешь кого-нибудь из Зументовых девчонок? - перебивает
Киршкалн Хенрикову скороговорку. - Не было у него такой Букахи?
- Нет, у Жука была Пума. Про Букаху я что-то слышал, но точно не скажу.
- Трудынь огорченно глядит на воспитателя. - Эта Букаха в центр не
приползала. Наверно, третий сорт. Точно, ребята говорили, у нее волосы
выпадают. А Пума была конфетка!
Грива голубая, и по Жуку просто умирала. Только мышление у нее
остановилось на том уровне, на каком было у наших предков, когда те ходили
на четвереньках. Вообще-то Пуму я знаю лучше, чем самого Жука.
До Жука с ней ходил один из наших. Она тоже чуть не погорела, но под
конец вывернулась. Говорят, по ночам ходила вокруг тюряги и серенады пела
Жуку.
Голос у нее как орган. Талант пропадает. На Западе такие заколачивают
миллионы, а у нас не в моде. Она могла за раз выпить пол-литра, а вот
насчет поговорить - было как с Межулисом из нашего отделения.
Фразу в три слоза редко могла сказать без остановки.
Даже не представляю, как ей удавалось песни заучивать. Одну так
вызубрила даже по-английски. Вот бы вам ее послушать! Если б настоящий
англичанин услыхал, его бы инфаркт хватил.
За окном гудит сигнал строиться на работу, и Трудынь морщится. Его
перебили на самом интересном месте.
- Ничего, мы еще поговорим, - утешает его Киршкалн.
- Як вам вечерком зайду, ладцр?
Киршкалн утвердительно кивает.
"Если бы у Межулиса была хоть десятая часть словоохотливости Хенрика!"
- Киршкалн вздыхает и мысленно фиксирует все достойное внимания из того,