"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

История разворачивается стремительно.
А потому, как многие вещи уже не имеют значения, - во всяком случае, влияние
их на настоящее сведено к минимуму, - не преувеличивая, могу сказать, например,
что ливень, обрушившийся сорок лет тому назад на сад, ливень и молния,
расколовшая ослепительно-белым зубом ствол липы до самой земли, остались
магниевым безвозвратным мгновением в том времени. Вот почему, к сожалению, мне
очень трудно представить, что имеется в виду, когда говорится: природа. События
принимали довольно серьезный оборот. В стране происходила революция. Можно было
уточнить: произошла. Нет, ты не прав или не так меня понял. Такого не было. Но
разве те, кто ринулся за пределы, не порука тому, что все это случилось? Нет, у
тебя на то нет оснований. В то утро тебя разбудили вовсе не танки, но солнце. Я
лежала подле тебя и смотрела на то, как неспокойно ты дышишь, как подрагивают
твои веки, и морщины набегают на лоб. Говорят, что ты слишком много пьешь. Ночь
была неожиданно душной. Ты спал совершнно голым, и когда я положила руку тебе на
грудь, ты хрипло вскрикнул, но не проснулся. Ты был прав, мужская телесность для
женщины совсем не то, что описывается мужчинами, и, конечно же, не то, что
(опять из того, что описывается мужчинами) женское тело - для мужчины. Откуда
эта печаль? Вряд ли правомерно будет это называть печалью. Мы свободны, словно
камень в поле зрения Сфено. Несколько реплик. Положи на место вилку. Шаги на
лестнице. Не шали. Что мы будем делать после обеда? Падают яблоки. Придет отец и
решим. Окна. Уходите ли сегодня вы вечером в гости? Отделение от себя происходит
впервые тогда, когда постепенно реализуется идея самоубийства. Становится
буквальной реальностью. То есть, когда ты можешь вообразить или когда ты уже
знаешь о существовании возможности преступить пределы телесности, своего,
заключающего в себе собственно неукоснительные как бы законы. И тогда ты виден
себе без изъяна: странное существо, плодоносящее боль, ты удаляешься, но сколь
сильна жалость вот к этому, тому, что, невзирая на свою слабость, тем не менее,
содержит в себе несет - эту идею. И с этой поры камень не камень, колодец не
колодец, небо не небо. Скорее всего, некогда разлинованный для тебя мир уже убит
светло и радостно в случившемся однажды самоубийстве. Ты намеренно вызываешь у
самого себя эту жалость или же, напротив, она и есть начало отдаления от "себя"?
Не знаю. Помоги-ка лучше вымыть посуду. Белить стены. Я ненавижу грязную посуду.
Передайте мне хлеб. Умершие тоже уходят все дальше по коридорам снов. И бывает
довольно затруднительно разобраться в их лицах: кто они, откуда, - чьи
воспоминания являются твоим достоянием, и что осталось им? Или от них.
И ветер, который беззвучно подступал к изголовью - лишь он один мог отсечь
ненадолго... не тягостное, впрочем, но нескончаемо сужающееся отсутствие
пространства, времени, сна, где терялся смысл даже элементарного сопротивления
чему бы то ни было и утрачивался контроль над смыслами как таковыми.
Повествование от лица женщины. Природа иного желания? Угадана? Есть ли всегда?
Предложение обретает себя в уклонении от описания. Мысль возможно уточнить: да,
лист, не имеющий сторон. Если любишь меня (светло-зеленая влага утреннего
солнца, каштаны, достигающие подоконника, можно пропасть в них или возвратиться
известной тропою сентиментального путешествия с такой же легкостью, с какой
исчезновение исчезает в себе)... И помедлив, с заметным усилием: "если я люблю
тебя...да, - следовательно, мы не должны расставаться". В одной из последних
глав становится ясно, что приведенный выше монолог является вымышленным вдвойне.
Между главами. Приближение птиц и зеленая влага, раскрывающая белому код его
применения. И мы не расставались. Прошло более четверти века. Увлечение мелкими
вещами. Иной раз воспоминание касается этого неподвижного порождения