"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

латунно-золотистой спазмы, отливающего кое-где яшмой, загорающейся в тот же миг,
когда отводишь глаза, подобно радужным нефтяным пятнам на солнце, а в-третьих -
адско-рыжей плазмой, однако объединенным в единое поле до самого заброшенного
стрельбища - одним: устрашающей плоскостью, зеркальностью, в зените которой
располагается формула обратного света, Сет. Наивно будет думать в поле этого
пространства о хрупко-резных, как сквозное послание, костях какого-то брата или
о волосах сестры. Здесь девка косы не чешет, гуси не киркают, здесь намечена
наша встреча в полдень. А подальше будет стрельбище, пустые гильзы, ивняк; там,
в двух часах ходьбы среди травленой полыни находится другое. Карта
стихотворения. Разбитые зеркала листвы. Разбитые зеркала чисел. Лозы окончаний.
"Человеческое" смывается с тела, оснащенного чувствами - ни единого отражения в
предмете. На необитаемом острове объект заменяет память, то, что направлено в
будущее. Решение было принято. Торкватто Тассо впервые посещает Дона Карла в
конце 80, во второй раз - в начале 90. Заслуживает внимания фраза о совместном
создании мадригалов (и другое также...), стихотворения такие писались обоими и
не только о князе, но и об обеих его женах, включая стансы на смерть первой.
Гонимый безумием, Тассо мечется от одного двора к другому. Стоит сухая осенняя
погода. У Херсона горит стерня. Первый визит. Переписка. Второй визит.
Музыканты, надо отдать должное, довольно приличны. Но Монтеверди! Он ведь стал
сочинять в пятнадцать... Не пришло время, чьи осколки подобны разбитым зеркалам
листвы.
Вопрос (любой вопрос без исключения) о поэзии неминуемо влечет за собой
нескончаемое количество всевозможных вопросов, цепи которых сплетаются в ткань
некоего бесконечного пространственного вопрошания, которое в свой черед
предстает действием странного странствия, блужданием, постоянно отделяющим от
иллюзорной возможности хотя бы одного, частичного ответа на какой-либо из них, а
потому я говорю о пространстве, поскольку ни время их кажущегося разрешения в
предположительных таксономиях, ни время их мерцающего в замещениях и перетекании
бытия несущественно, или же - мера его становится чистейшей абстракцией, когда
речь идет о скорости, доводящей мир до одновременности, в которой движение не
предполагает никакой цели, выползая из себя, объемля себя постоянством в
необязательных пределах гравитации и зерен пространства.
Поэтому, когда я возвращался, воспоминания о ветре, к которому я был столь
близок, о всепроникающей скорости, пеленавшей в неподвижность, помогали
проходить сквозь игольное ушко сна, и помогали не раз и не два.
И дело обстояло не столько в том, что необходимо было избавиться от неких
мыслей или же от забот, монотонно разворачивающих свои веера, стоит лишь открыть
глаза, - исписанные постоянно удаляющимися от понимания, однако безусловно
отчетливыми внешне предписаниями, сколько в том, чтобы превозмочь ничем не
заполняемую пустоту, когда ни воспоминаний, ни легких в очертаниях, живущих где-
то между прошлым и будущим, образов, ни бесконечного нисхождения к судорожному
вздрагиванию, отделяющегося от тебя тела, - только тлеющие цветы неуспокоенного
под веками зрения, вышедшего из берегов вещей из привычных, создающих их
пределов. Но превозмочь или превзойти не означает "наполнить", напротив. Что
означает для меня мой день рождения? Зачатие? Письмо в данный момент или то, что
в этот же миг возникает встреча моей мысли с тем, что ей не подвластно и что меж
тем есть ее начало, - но моя ли эта мысль, мне ли довлеет вопрос? Какие
последствия предполагают сочетания тех или иных чисел и месяцев? Значит ли это к
тому же, что я обречен на встречи лишь только с одними, но никак не с другими,
или что-то иное? Предполагает ли, что при встрече я не смогу тебя понять?