"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

Участвовал ли в церемониях сожжения колдунов? Чему отдавал предпочтение -
толкованию ли полночи как обоюдостороннего зеркала милосердия и приговора или
строкам о крике павлина и о гирляндах цветов водяной лилии на щиколотках и
запястьях? Или же полностью разделял точку зрения Т. Адорно, восклицая порой:
"как он прав!"? Оппоненты, хранители прежних устоев еще очень сильны - столь
хитры, сколь и коварны. Научимся себя защищать. На минувшей неделе. Подозревал
ли о количестве дендритов, нейронов, аксонов и синапсисов, заключенных в черепе
его вселенной, где река жизни и смерти омывают пределы. Кого доводилось
встречать на тропах? Отмечен ли был какой-либо премией? Встречался ли с
господином Экхартом? И вел ли дневник? Да, вел ли дневник, из которого грядущее
поколение смогло бы извлечь существенный урок? У окна. Закат. Неподвижность и
скорость. Необходимость в совпадении ошибок. Счастлив ли был, наконец, узнав у
своей первой возлюбленной, что она мастурбирует иным образом, включив ласковое
радио, предаваясь иным совсем грезам, направляя при этом на гениталии легкие
струи из душевого устройства? Играла ли температура - когда лихорадило
определенную роль в появлении сотрясающих его до мозга костей видений? Путник на
отвечает. Мозг его занят природой оружия, баллистикой, углом девиации, силой
излета. Они стреляли в мертвое тело. В стекле появляется слюдяная паутина дыры.
Это чернила, это чернила! Нет.
Мне нравится вызывать ощущение тонкой, неверной, в какой-то фальшивой, точно
фольга, почвы пола, несущей в себе сонную иллюзию законов притяжения, будто бы
управляющих моим передвижением в необязательных пределах гравитации и диверсий
пространства. И, когда в сияющем затмении неизбежного воссоединения с землей,
возрастания масс и сладчайшего, как клубничный крем, детского страха, сознание
обретает прозрачность спрессованного времени - теория свободного падения свежими
окислами цветет на губах, мимо которых проносит нас ветер, и во рту, образуемом
церемонией появления одного, второго и третьего в сращении со словом, тогда как
воображение прикасается к беззвучностоящему ветру, втягивающему в свою воронку
металлическое веретено с еще большей нежностью, нежели отсутствие мира, льнущее
к щеке в солнечном инее. Изменения человеческой истории, ее провалы, пролеты,
замещения не что иное, как зыбь образов, пробегающая по вибрирующей паутине
языка, - струна разрушения поет под пляшущими стопами, - на которой, под стать
росе, переливаются капли бытия, ткущего себя в этой паутине (порой под тяжестью
ночной сырости паутина провисает, путается, рвется; порой роса испаряется
бесследно) и чей узор, простирающийся за горизонты умозрения, есть мое
восприятие, приятие и предприятие в неустанном предвосхищении меня самого, как
прекрасного поражения, растянутого между лабиринтом зеркал - телом - обращенных
к опыту тела, сумме чувствований и страницей, буквенными рядами на ней, -
поистине наименее утешительный вид порядка. Когда луна достигает безвоздушного
края в просеке своей полноты, размыкающей окружность, дребезжание оконных рам
прекращает беспокоить слух, ночь невразумительна, как ночь, переставшая
тревожить дребезжанием слух; перекисью на разодранной артерии вскипает сирень.
Это был Каспар Хаузер, бедный, бездомный, убитый, с головой как гроздь
кислорода. Он был найден однажды в книге на украинском языке, на обложке которой
изображен был аквалангист в изумрудной пучине. Серебряные пузыри, Гаспар из тьмы
смарагдовой детства. Обучение краткости нескончаемого предложения. Скарабей,
раскаленный до купоросного сухого гниения. Пески. Сколько впечатлений! Деньги
умножают себя, под стать бесцельным насекомым (или эндокринным железам,
умножающим эмоции, - гримаса тени), волна за волной идущим сквозь воздух. В
соседнем доме, судя по всему, открывают призракам двери. В руках ложки. Шелковый