"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

его труп, я хотел сжечь его в полдень на склоне холма ли, горы, чтобы вынудить
его окинуть взором то, что с таким упорным постоянством он пытался забыть:
процессии женщин с кусками мяса в руках, вперившие взгляд во что-то чрезвычайно
смешное, чья мера вне, за, так как не? Или же, напротив, вся тончайшая завязь
плоти, реальности рассыпалась золотистой золой, уносимой, дует, беззвучие? А
тогда - не с удивлением ли смотрел на лица, обступавшие тебя, метонимический
перенос. Переход. Серп. В чем заключалось различие мужчины и женщины? В
нескончаемой сваре об означающем?имени?-настоящем? Они возникали из себя же,
неисчерпаемые, неколебимые в чертах, застывшие, застигнутые на месте
исчезновения едва слышимого шума. Но дальше, дальше, что происходило дальше!
Было ли это так, как происходит с тобой, когда ты начинаешь изменять рисунок,
пестрящий кожу твоих жестов, когда ты проближаешься ко мне, когда все "когда"
прекращают собой условие времени исправно служить нам, а глаза смотрят сквозь
мое лицо, как если бы не быть затылку, лбу, как если бы одним глазам плавать в
книгах воздуха, но там, за ними, когда бы их не было на самом деле, конечно же
нет ничего, кроме стены, на которой несколько фотографий, разрозненные страницы
с датами встреч, назначенных на прошлое (дикий виноград, не ешь, горек;
шелушение извести мешает мне, полнолуние, деньги позвякивают в карманах) и
телефонных разговоров, просыпавшихся толченым мелом в отверстия перфорации
памяти. Мята в росе. Пустые соты истории. Пустые города толп. Но было ли так,
как это бывает с тобой, когда ты, сохраняя интонацию неизменной, уже путаешь
слова, когда пропадает или же становится несущественным различие в них, и когда
я понимаю, что мне тоже нет нужды ни в чем (кроме как проглотить ком слюны,
размотать кокон выдоха) и даже не в этом, столь необходимом окружении мелочей,
так мною любимых!... - нет, скорее, вожделенных в обрамлении каждого дня, шага,
мгновения перемещения в моем, мне принадлежащем теле (и чему ты угрозой, ибо я,
словно вступаю с тобой в сговор, предаю их, но только, спрашивается, во имя
чего, краем рассудка сознавая, что и твоя ветвящаяся невнятность, и мое, только
что упомянутое предательство беру его в кавычки, как "смерть поэта" - могут
вызвать в лучшем случае смех, но так или не так? Если не так, разуверь и
расскажи, как и что дальше, когда тебе казалось, что ты встретился с тем, что
позже по обыкновению стал называть "мыслью", которая - но разве не так? ты
сказал другое? но что же?.. - обращает то, что было или "ощущалось" тобой
магическим ульем, в шелуху, как слова; вечно путаются, путая, накануне. А затем,
спустя ряд "нераспознанных мгновений", оказываются не то зоной ожога, не то
просьбой. Любое становится обнаженным действием, любое огромней, нежели наше
родство; наше двоящееся в нечетном желании тело, дающее, - не прекращающее себя
в просторе приближения. И хотела бы найти, конечно, а если не существует,
затаиться, вырвать из своего рта, чтобы растворить в твоем, вложить и
растворить, а затем услышать их восстающими из грязи, хрипа, судороги,
надменности, не имеющих ничего общего с человеческой мерой, впрочем, я не права,
я не хотела бы приписывать тебе того, чего не было. И что никоим образом,
насколько я помню, не совпадало с "зеленой лампой" и фразой о ней, оставаясь
связанным с чем-то, что касалось, скорее, бумаги, карандаша, движения руки и,
озарением коснувшегося мозга, забвения. Тогда. Прошедшее время, образованное из
пространства. Не исчезнуть после, а продолжать.
Продолжи. Шум поездов становился настолько явственным, как если бы они
проходили за домом. Быть дождю. За домом располагались сады, переходившие в
другие сады. Расположение в домах и деревьях, в окнах, в воде, числах, телах, в
банях, церквах, рынках. Годы, переходящие в другие годы. И сегодня не понимаю -