"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

растратив безвозвратно значения, как сознание - смерть, живя неуследимым
испарением префиксов, окончаний. Убийство никогда не бывает "случайным" или
"внезапным". Соловьиное пение в воске слуха предстает чернильным слепком в
зеленом кругу тьмы, продолжать далее не представляет возможности продолжения.
Центр смерти - шум. Перед грозой листва темна. Тройная мена воды, земли и огня.
Метит пылью мутную зелень, путает письмо воды. Перед тем, как моя кожа передаст
мозгу то, что должно ей узнать (не впервые). Центр сна - пустыня. Центр сада -
сон. Центр солнца - ночь ослепления. Вон. Центр тебя - ничто, куда возвращение:
игольное ушко ночи, надпись зрачка - зияния, беспрепятственное, как если бы не
быть вопрошанию, но отворению, как если бы ось слежения пронизывала насквозь.
Начиная движение от центра, от: сада, сновидения, повиновения, пустыни к
ослеплению ночи. Сколь бесхитростно, как изумляюще наивно. Смерть - это
совмещение "я" с тем, что оно являет; с тем, что ускользает, подобно сухому
листу от своего места, тлеющему на сетчатке еще какое-то время северным сиянием.
В абсолютно пустом мире задыхаться от обилия вещей и памяти. То или другое с
таким же терпением, как пальцы (вспять?), глаза ощупывают разум, заносит илом
зрения. Начинаем ли мы свое возвращение к такому месту, так как слышали, что
"влюбленные понимают возвращение как состояние, в котором любящий более не
воспринимает свое "я"... Или же совпадение с именем? Твоя кровь ползет к
щиколоткам, реальное превращая в собственное подобие.
Рано или поздно наступает пора отзываться, или узнавать голоса, врастать в
различные голоса так, как ранним утром врастает полынь в каждую клетку головной
боли, и город раскрывает во вращении свои отточенные лепестки. Возвращение, и
неминуемое, к исповедям, автобиографиям, в которых, притязая на опыт, силимся
(но почему мы! кто такие мы!) сорвать с себя марлю - белизна впечатляет. Кора
событий, не имеющих отношения к небытующему... вместе с тем покрывающих;
пеленающих и сокрывающих: то, что было заполняет время не только знания, делая
его таковым, но видение того, что в него не входит, того, что в него не
включается, само собой разумеясь извне, отпечаток в воздухе, стойкость
воображения, провидящего в необязательных очертаниях облаков линии, сплетающие
себя в ведомые памяти значения, ведомые забвением, - то есть, тем, что есть
единственное божество поэзии. Amnesia. Так же время. Сопрягается в узоры, тающие
при одном помысле уловить их сообщение, таящие в таянии применение: инструкция
или подаяние; но провозглашая ее бесспорную ценность. Впрямь, будучи так
обрамлено, ничто не может избежать определенной прелести и значимости, особой
какой-то цены, какого-то необыкновенного знания, придающего всему без исключения
более, чем содержание - неразгаданность, нечто от незнаемого, но становящееся от
чего еще более притягательным. Разбитое колено. Тени на стене. Ужин. Вздох
тетки. Вчера она встречалась с дьяволом, подстерег вечером после ванной. Дьявол
не произвел должного впечатления. Вздох продернут сквозь пяльцы фарфорового
хруста. Слово "вышивание" добавляется с тем, чтобы пяльцы не спутать с пальцами.
А тут как тут укол иглы, капля. Свет на странице, где о. Но, паче того - твои
глаза потемнеют листвой, которых бежит даже тень.
От этого всего можно было давно избавиться. Однако, что в таком случае ему
бы осталось? Неясно достояние. Хотя, о ясности вообще говорить не приходится.
Согласия не было. Описание преследует определенную цель, которая заключается не
в том, чтобы вторгнуться в пределы вещи, факта, но в том, чтобы активизировать
предшествующие моменты желания предпринять это и потому оно всегда обречено
становиться "предшествующим" моментом. Произведение - темная лампа, точнее,
лампа излучающая тьму, помещенная в середину вещей. Сокрытие. Или изведение из