"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

тряпичная розовая голова видна отсюда, из-за стола. Это война биологическая, это
война совершенно различных биологических видов. Поэтому в данном случае
неприменимы категории добра и зла. Требовалось найти четкое доказательство того,
что ты и твое тело одно и то же, необходимо было пережить это совпадение во всей
мыслимой полноте, но так, чтобы она также поняла это, поняла, как необходимо
какое-то высказывание (незатейливое сочетание слов, составленных в магическом
порядке?), как нужно, чтобы кто-нибудь в своем слухе дал этому форму. Ожидание
формирует.
Осадок, известняк, раковина, кровь.
Но и такое вожделеющее ожидание в другом (догадка существовала) себя другого
всего-навсего веха, черта, которую в свое время нужно переступить. Засохшая
кровь. Невероятно странная тяжесть и жесткая несгибаемая замороженность
подстреленного зайца.4 Какие сны видела она, глядя на смальту географической
карты или в окно, а там шел снег, дожди; проваливались вниз, мимо чернильно-
коричневые листья вязов. Мне перестала сниться река, солнце в несказанной синеве
разбивающее луч за лучом о сахарную изрытость раскаленных надгробных плит,
которыми была облицована насыпь взорванного в войну моста. Идет снег. Вопрос.
Ледяная леса отвесно уходит в темную, затянутую фольгой неба поверху воду.
Вокруг столько смешного, что не осталось никого, кто мог бы смеяться. Струна.
Желание рождало легкую, приятную тошноту (сродни той, какая застигает,
случается, когда сильно ушибить колено) и безразличие, как если бы совершенно
очевидное кончалось, не привнося ни утраты, ни покоя. Сомнамбулически
разворачивали вещи свое одинокое бытие, и мы, точно так же собирали в свои сумки
какие-то невнятные книги, в которых шла речь о полезных ископаемых, тангенсах...
погружаясь в беспредметную задумчивость оцепенения, исполняясь силой отсутствия
каких бы то ни было планов на будущее (вот где, в "будущем" залегали залежи
памяти, о которой ты пишешь мне или писала), а потому, признаться, очень теперь
трудно разобраться в твоем почерке. Кто это - мы? Допустим, вторая половина
следующей страницы имеет определенное значение. Имела. Сейчас, положим, она для
меня бессмысленно значима, приобретая от того очарование загадки, впрочем,
совсем несложной. Знаешь, о чем я? Перекатывая во рту влажную гальку признаний и
звуков: but for me the ____________________ 4 Смерть - это высшая степень
эксгибиционизма. memory never fades (вот оно что! это, да, именно, вот это - что
бы оно могло значить?) it in fact is not memory at all... Да? Но говори,
говори... не останавливайся. For you memory very much alive only frighetened
continuosly by the idea that perhaps you will not remeмber... can my face still
sure in your eyes. May be it is your duty to forget & my mine to remeмber.
Немая панорама дергается. Проекционный фонарь с треснувшим стеклом: сквозь
царапины, ссадины, трещины льется подкладочный свет, свет основы (означает ли
это, что открывая каждый раз рот, каждый раз заново учусь говорить, или, что
всякий раз, прикасаясь к бумаге пером либо зрачком к проекции страницы на
экране, начинаю повествование заново?). Прости, мне необходимо сию же минуту
вернуться на те вокзалы, уйти в самый дальний конец перрона, где пробивается
сквозь треснувший асфальт лебеда, и тщательно ощупать холодными руками свою
голову. Совпадение тела - таким вот, стало быть, образом - с собственными
границами, с собственными очертаниями. И ты только дыра в теле смерти, куда
устремляется мир, сквозняк любовного вскрика, и он, конечно, не что иное, как
легкий хрип поутру, подобный бахроме стекляруса, бесцветно цветущей на кромке
слова: "разве известно тебе, кем ты была/был для меня!". Поражения нет.
Несомненно всякая метафора социальна в своих предпосылках. Принцип