"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

нечто из ряда вон выходящее и достаточно скромен в своих опытах) становится
слову его временем. Каким образом время это дается нам нескончаемым и с
неуследимой в человеческом восприятии скоростью изменяет качественное существо
слова, т. е. намерения его быть таковым, а не другим, связуя нечто, что оно
должно представлять с тем, что ответствует ему, возникая в рассудке и в том, что
рассудком управляет? Я создаю свою музыку, как нескончаемую субструктуру, на
сцене которой разворачивается постоянство твоих слов и, где нет ни значений, ни
смыслов, постольку, поскольку количество превращений исключает вероятность их
существования в пределах конкретного значения или же числа таковых.
Но прежде всего исчезновение. Пожалуй, так. Возможно ли изобразить смерть,
обходясь без паясничанья и "изобразительной силы искусства"? Или же смерть (нет,
не свою) другого, каковая есть, а мы условились, нескончаемое совпадение с самим
собою и подражание где лишь подражание подражанию? Вот еще некоторые примеры
того, что слышишь ежедневно, чего однако не понимаешь совершенно: "знание
неизбежности смерти". Не предполагает ли такое знание отсутствие вообще какого
бы то ни было знания? Либо - черпают ли его изо все удлиняющей себя вереницы
образов умерших? Страха? Я не ослышался? Но страха чего? Умирал ли я до сих пор?
Если нет, можно ли страшиться незнаемого?1 Однако, если страх существует,
следовательно, существует знание2... Но как узнать, что я такой же, как они, а
не как попугай или кора тополя, ракушка на берегу? Родство. Капля воды. Стекло.
Лист бумаги. Вещи. Вещь также: туфель, 1, рагу, + или -, синее, благо,
C:\word\word.exe\phosphor и так далее. В ином случае: Бог. Его "знание" (мною)
им предопределенное (о нем) знание во мне. То есть, душа. Но, ежели она полна
изначально, так как должна быть отражением полноты, откуда в ней страх? Но
существует ли различие между страхом и трусостью? Однако, покуда мы мирно и
безмятежно пребываем в устойчивом пространстве вещей, их имен. И что тоже
невозможно, потому что я есть исчезновение, поскольку конечность моего существа
и есть мое существо, а не его атрибут. Вместе с тем, конечность никоим образом
не может восприниматься мною как статус, стазис, но как факт самого процесса
исчезновения (или, другими словами, жизни) меня самого, что в свой черед можно
рассматривать единственным обоснованием моего "Я", сущ(е)ствующего изначально
воспоминанием, содержащим воспоминания самого себя в ____________________ 1 Это,
по-видимому совершенно особое ощущение, особый страх. Это даже не страх, но
головокружение, сосредоточенное в миг, срочность которого вне сознания. 2 Есть
ли смерть объект, постигаемый в опыте этого объекта? единице времени, убывающей
до бесконечности, и по отношению к которому я существую, как иное в процессе
исчезновения моего "сейчас". А потом, возможно ли говорить о чем-то
определенном, постоянном, как о том, что есть?
Например, о все том же "Я"? Не уместней ли рассуждать, что есть только то,
что не позволяет этому "Я" быть таковым? Однако, откуда эта впечатляющая
ловкость, с которой мы высказываем и обмениваемся мнениями, историями и
примерами. Пользуясь услугами грамматики, накладных бород, струнных инструментов
наделяем их лицом, иными словами, определенным источником, исходной точкой,
начиная с мысли о рождении и зеркалах. Тут-то и приходит в голову позволительная
аналогия, которую можно провести с одним предположением, изложенным погожим
октябрьским днем за чашкой кофе на Литейном проспекте одним, к сожалению,
неизвестным тебе странствующим астрономом. Коснувшись... да ты не слушаешь меня!
Очнись! Коснувшись теории большого взрыва (ну, а мы в той или иной степени, рано
или поздно все возвращаемся к идее начала, хотя бы для того, чтобы не забыть, о
чем идет речь в тот или иной момент), он заметил, что эта теория, столь долгое