"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

природы, в пределах которой любая частица зависит в своем существовании от
бесконечного окружения и субструктур, благодаря которым процесс качественных
изменений частицы, как таковой, нескончаем, и в результате взаимоотношений
которых невозможен предел числу их превращений, а поскольку ни одно слово в
течение времени не остается равным себе, будучи при всем том "одним и тем же",
то и сама книга, являясь "одной и той же" (невзирая на тьмы названий, кои также
суть то же самое), добросовестно описывающая природу в разные времена года, -
причем следует отдать должное тому факту, что предпочтение чаще всего отдается
весне, - книга, прочитанная сегодня утром, в пору, когда вновь приходят
моросящие, холодные дожди, затягивающие окна оплывающей пеленой, пропускающей
слабое роенье дрожи, отстоящих, скорее, в умозрительном пространстве деревьев,
под стать догадке, вычитываемой из казалось бы внятных, не допускающих
инотолкований строк и отдающееся в висках сомнительным ноющим утверждением,
отчего кофе горчит более, чем обычно, повествует не только о луче, разбитом на
множество таких же ветвями, но отыскивает в переходе из некоторых страниц в
другие предложение об определенной обязательности ожидания, то есть, терпеливого
пребывания в нетерпении (но это не обо мне, нет, отнюдь не обо мне - тому, кто
называется мной, ему золотистая пыль, текущая по пустому листу бумаги и странно
отзванивающие муравьи крови при прикосновении к ним) и, тем не менее, в
ожидании, когда просто ждать, не обинуясь, не того, как про-изойдет то, что
казалось по недомыслию вечным, незыблемо отданным как должное, ибо все равно
либо рано или поздно должно быть рапределено - по элементам зрения роздано в
зависимости от меры твоей заслуги, являющейся чем-то вроде уменьшенной копии
Великой Добродетели, и что, таким образом, свидетельствует о явственном
присутствии незыблемо учрежденных связях этой небесно-земной грамматики,
соотносимой разве что со структурой кристалла (для красного словца) или колеса,
его кристаллической решетки, в стереометрическом бреду которой (симметрия
мадригала) каждое сочленение - смысл ее крепости, а стало быть предназначения,
но иного, того, как оно никогда не произойдет, точнее, того, как оно, произойдя
в догадке, в обыкновенном желании "получить" нечто в виде награды за свое
совершенно никчемное существование (не эта ли книга, читаемая в час утреннего
моросящего дождя, повествовала еще мгновение назад о героях, их добродетелях,
деятельности их по избавлению от подобного ощущения?), так и останется
непроисходящим, даже более того, исходящим из своего призрачного появления в
перспективе воздаяния, когда одному больше, другому меньше, а третьему вовсе
ничего, и от чего первому еще больше, как и другому, поскольку так и умножающая
сладость сострадания серебряным гвоздем забивается в темя: "чем помочь тебе,
брат, сестра... как разделить: a) грехи твои, б) вину твою взвалить на наши
плечи" - такова радость и оживление, поскольку на самом деле смутное, дикое
предчувствие, что обмануты, шевелится в самом острие этого сладостного гвоздя,
достигая рассудка, по которому, словно все по тому же полу темной пещеры несутся
тени, напоминающие облака, идущие с севера, если смотреть этот сон, снящийся
себе безустанно. И подобно перекиси водорода, вскипающей в алом клекоте артерии,
сирень начинает обугливаться в темных прядях ветра, подымающегося к утру с
земли, где скорость, осколки разбитых бутылок, шлак, истлевший металл отживших
свое водопроводных труб, застывшая в корчах ржавчины арматура и серенькое небо,
ничтожное небо Охты или ежедневного начала, однако город состоит из другого.
Ветер - лишь наше слабое сновидение, тончайшая (в смысле уязвимости, но никак не
"вкуса") мечта о стирании этой главы рассказанного в каждом. Есть ли исключения?
Каковы они? О чем? Схлопывающиеся ножницы входов метро отбрасывают сень