"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

конечно же... Но позднее, позднее. О чем речь! Что слышно.
Ты пишешь и слушаешь шум дождя, шум письма. Ты можешь написать, что снова
весна, что в этом году не было никакого снега. Что буквально несколько дней тому
ты возвратился, а ноги по-прежему ощущают податливую иллюзорность пола, тогда
как времена совсем спутались, и бессонница являет собой всего лишь результат
обыкновенной путаницы времен, соскользнувшей с веретена вестибулярного либо
летательного аппарата. И что тебе, бесспорно, по вкусу, всегда обожавшему
путаницу во всем, как будто она могла избавить не то чтобы от ответственности
(хотя о чем ты? какая ответственность? за кого? за это полустертое имя,
неизвестно почему мелькнувшее в рядах перечислявших себя вещей?), но от голоса,
западающего в щербине мгновения, подобно игле в глине диска. Ныне
перпендикулярно-обратный луч извлекает звук, волна волну, не совпадая в частоте.
Нет, не следует описание дома, перечисление окон, дверей, постелей, картин, из
которых луч извлекает странные, доселе не знакомые очертания форм. Между
главами.
Вопрошание и Смех, но не тишина, не безмолвие следствием любого ответа.
"Поток таинственного, протекающий сквозь человека, лишает его благочестия."
Кажется, я не ошибся. Я рад.
Мышление и великая, постоянно резвертывающаяся скорость вопрошания,
охватывающая проблему мышления как постоянного "запаздывания", этот орнамент,
безразличный вполне к драме, которую человек переживает, вовлекаясь в него
нитями своих намерений, этот узор тлеет необозримым множеством забывающих
"тотчас" себя в "точке мгновения" явлений собственных смыслов, становящихся лишь
только иным вопросом. Правомерно будет спросить, где, в каком "месте" происходит
разрыв перехода. Однако перед тем следовало бы спросить также, что именно
побуждает сознание задаться таким вопросом. Но любой вопрос о поэзии вовлекает в
иные разветвления нескончаемого числа иных (как-то: что понуждает его, ее
обращаться к ним или же к какому-то из них, созерцая их подобно вещам,
переставшим быть вещами...). Я не вижу никакой пользы в поэзии. Даже если бы она
действительно существовала.
Относительно скоро я умру. То есть войду в некое совершенно не
интерпретируемое воспоминание, которое будет отличать от "памяти" ненужность
собирать в фокус разрозненные фрагменты (числом все те же) в подобие пористой
поверхности. На месте исчезнувшего - явление. Я так и не узнаю - является ли
любое сокращение лицевого мускула, любая прядь сна, любой миг терпения,
одержимости, речи, заурядной реакцией отстранения, отделения, в котором, как я
только что сказал, явь может быть явлена быть в событии этой неизъяснимой разуму
связи между убыванием и прибылью. В промежутке которой чрезвычайно трудно
понять, что такое Красота, Благо, Устройство... (он хочет быть честным) - и
потому продолжаю - что, вероятно, объясняется неожиданной слабостью Идеи
Спасения, Единства, Всеобщего и, следовательно, определенного его/меня самого,
замыкающего или должного замкнуть их в себе самом, пальцы которого ведут перо по
бумаге, вслед которому движутся глаза. В поле их зрения попадает окно, часть
двери, письмо, в котором речь идет о переводах работ автора этого письма, о его
требованиях к переводчику быть как можно более "адекватным" и не привносить
ничего своего, поскольку - надо полагать - поэт убежден, что его собственность,
то есть, неповторимое его свое не что иное как его личное спасение. Признаться,
стихи дрянные. Автор достаточно карикатурная фигура. Автор и его письмо с
требованиями, сетованиями, раздражением. Автор более чем уверен в том, что он
сделал какое-то открытие, найдя истоки поэзии и, паче того, "грехопадения"