"Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Том 1" - читать интересную книгу автора

печальные - сплошь - сюжеты его прозы. В них есть какая-то нераскрываемая
тайна, тайна кристально блещущей яркости текста. Лежит она в области
художественной этики автора. То есть в сфере, где искусство все никак не
может совместиться с моралью. А совместившись - гибнет. Секрет довлатовского
своеобразия нужно искать на этой пограничной полосе. Обаятельный секрет.
Довлатов был убежден: зло, содержащееся во всех исписанных ворохах бумаги,
никогда не окажется адекватным похотливой скуке какого-нибудь прыщавого
кретина, вонзающего в горло случайному прохожему сапожное шило.
Если принять во внимание, что суть всякой органической, не подчиненной
идеологии художественной системы незаметным для самого автора образом
антиномична, то антиномиями довлатовской прозы являются понятия "норма" и
"абсурд". Иногда прозаик называет мир "абсурдным", но иногда - "нормальным".
Это плодотворное противоречие, ловить художника на подобных вещах можно
только в неблаговидных целях. По Довлатову, жизнь человеческая абсурдна,
если мировой порядок - нормален. Но и сам мир абсурден, если подчинен норме,
утратил качество изначального хаоса.
Наличие ярко выраженных полюсов говорит о четкой выявленности
сердцевины. В крайности Сергей впадал постоянно, но безусловную
содержательность признавал лишь за расхожими прелестями бытия. "Только
пошляки боятся середины", - написал он в "Ремесле".
Срединный путь и в народных сказках, и в элитарных шедеврах
представляется безнадежным. Довлатов выбрал именно его - самый рискованный и
трудный. Эстетика его зависит от меры пропорционального распределения
вымысла и наблюдения. В сфере творческой деятельности он, несомненно,
стремился взглянуть на прозу нашей жизни так, как если бы она и сама по себе
являла образчик искусства прозы. Поразительная, артистическая нормальность
лежит в основе его восприятия нашего бытия.
По взыскательной скромности, не отличимой у него от чувства
собственного достоинства, Сергей Довлатов утверждал, что в его
повествованиях никакой морали не заключено, так как и сам автор не знает,
для чего живут люди. В этом обстоятельстве прозаик видел разницу между
собой, рассказчиком, и классическим типом писателя, осведомленного о высших
целях.
Подобные декларации, впрочем, стали приходить ему на ум, стали его
кредо, когда он достаточно освоился в Америке. Может быть, помог ему в этом
ценимый им за художественную смелость Генри Миллер. В "Размышлении о
писательстве" ("Reflection on Writing") автор скандальных некогда романов
заявлял: "Я по-прежнему не считаю себя писателем... Я просто человек,
рассказывающий историю своей жизни".
Мораль тут та же, что и в христианской максиме: "Не мудрых мира сего
избрал Бог, дабы посрамить мудрых". "Осведомленные" ошибаются в выборе путей
и целей творчества куда чаще "неосведомленных".
Из сказанного не следует, что у Сергея Довлатова не было мировоззрения.
Отчетливо демократическая ориентация его прозы сомнений не вызывает. И иного
принципа отношений между людьми, чем принцип равенства, он не признавал. Но
понимал: равными должны быть люди разные, а не одинаковые. В этом он видел
нравственное обоснование демократии, и это убеждение диктовало ему и выбор
героев, и выбор сюжетов. Довлатов знал, что похожие друг на друга люди
любезны всем, непохожие - пробуждают враждебность. Но соль жизни - в
последних, в "лишних". Одна из его лучших новелл, вошедшая в "Компромисс"