"Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Том 1" - читать интересную книгу автора

жизненного опыта замечательную сентенцию: "К страху привыкают лишь трусы".
Не странно ли, что один из последних своих рассказов "Ариэль" он завершил
фразой, этот постулат, по видимости, опровергающей: "Привычный страх охватил
его".
Еще удивительнее, что неотвратимую боязнь пробуждает у героя
произведения соприкосновение с вещью решительно безвредной - с чистым листом
бумага. Ее белую девственную поверхность художник должен заполнить черными
знаками, знаками жизни. И ответственность за качество этой новой жизни, за
новую сотворенную реальность несет единственное существо в мире - ее автор.
Помощи он не докличется ниоткуда. Да ему никто и не в состоянии помочь. Суть
творчества прежде всего - неосязаема.
Назвав рассказ именем Ариэля, духа воздуха, духа игры из шекспировской
"Бури", Довлатов, конечно, помнил и о его безобразном антагонисте Калибане,
олицетворяющем собой косную, неодухотворенную земную стихию. Помнил он и о
смысле его проклятий:

Пусть унесет чума обоих вас
И ваш язык...

(курсив мой. - А. А.).
Бесплотная речь, язык - единственное оружие, устрашающее и
обезвреживающее калибанов всех мастей. И сами они об этом при всей
безмозглости прекрасно осведомлены. Калибан, даже ослепленный яростью,
памятует в своих злодейских наставлениях о сути противоборства:

Ему ты череп размозжи поленом,
Иль горло перережь своим ножом,
Иль в брюхо кол всади. Но помни - книги!
Их захвати! Без них он глуп, как я...

Довлатов, писавший все свои книги о "нашей маленькой жизни", как она
охарактеризована в той же "Буре", чувствовавший ее эфемерность, серьезно
подозревал, что одолеть Калибана на земле вряд ли возможно. Хотел победить
его, взмыв Ариэлем. Калибаново пространство, калибаново измерение он не
признавал никогда.
Вот почему, не устрашившись Калибана, писатель испытывал такой трепет,
приближаясь к Ариэлю.
Недостойные правила жизни Довлатов хотел трансформировать в ясные
правила творчества, правила игры. Он видел, что и на самом деле люди чаще
всего "правила игры" принимают охотнее, чем "правила жизни".
Следует уточнить, что никаких аллегорий Довлатов не писал и не желал
писать. Ариэль у него - это не олицетворение, не символическая фигура, а имя
обычного мальчика, изрядно к тому же надоедающего герою.
Как и повсюду в довлатовской прозе, из заурядного житейского казуса
извлекается незаурядный художественный эффект. Казус становится сюжетом
вещи.
Безобразное, мерзкое у Довлатова предстает в мелком, смешном обличий.
Обобщая художественный опыт прозаика, заключим: лишь искусство, игра
способны показать въяве жалкую природу мучающих нас ужасов жизни.
Когда Сережа уезжал в эмиграцию, он поделился со мной весьма