"Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Том 1" - читать интересную книгу автора

9

"Обидеть Довлатова легко, а понять - трудно". Эту фразу я слышал от
Сережи едва ли не со дня нашего знакомства, и ею же он реагировал на мой
первый отзыв о его сочинениях.
Году в шестидесятом, прочитав подсунутые им мне на лекции (мы оба
учились на филфаке в ЛГУ) три крохотных шедевра, три его первых прозаических
опуса, я не мешкая возвратил их ему и, ткнув в один из них пальцем, заявил:
"Этот мне не понравился меньше". Как ни странно, но это была похвала.
Впрочем, видимо, слишком уж редуцированная. Сережа мне ее припоминал долго,
до тех пор, пока не обрел уверенность в том, что никто никому ни помочь, ни
помешать в творческом деле не в состоянии. Но и самому тут стесняться не
приходится. Как заметил однажды Достоевский, писатель - это не корова,
пощипывающая травку на лугу, а тигр, который поглощает и траву, и корову.
Расскажу об одном из путей, на котором Довлатов утвердил собственную
оригинальную манеру за счет чужого литературного опыта.
Ни один из читателей не обвинит Довлатова в ненатуральности диалогов
его книг или в рассудочном обращении с языком в целом. Между тем тот факт,
что у Довлатова нет ни одного предложения, где слова начинались бы с
одинаковых букв, свидетельствует о принципиальной и полной
сконструированности текста. Конструкция эта максимально свободная, потому
что из нее удалены все чужеродные прозе элементы - от поэтических
аллитерированных эффектов до непроизвольной фонетической тавтологии
застольных и уличных говоров. Петр Вайль и Александр Генис пишут по этому
поводу: "Довлатов затруднял себе процесс писания, чтобы не срываться на
скоропись, чтобы скрупулезно подбирать только лучшие слова в лучшем
порядке". Отработана эта довлатовская модель стилистики в эмиграции, но в
основу ее положены соображения, обсуждавшиеся дома. Я рассказал однажды
Сергею о французском прозаике Жорже Переке, умудрившемся, пренебрегши одной
из букв алфавита, написать целый роман. Сошлись мы - после некоторой
дискуссии - на том, что понадобилось это писателю не из страсти к формальным
решениям, а для того, чтобы, ограничив себя в одном твердом пункте, обрести
шанс для виртуозной свободы.
Довлатов нашел более изысканный - по сравнению с французом - способ
нарочитого ограничения, давший исключительный эффект.
Довлатовский жанр возник на фоне избыточно стиховой культуры
ленинградской творческой молодежи начала шестидесятых и был в общих чертах
на нее реакцией и ее же детищем. Сюжеты Довлатова представлялись рожденными
для этой поэтической вакханалии, казались застольным ее вариантом, выдумкой
в духе, скажем, Евгения Рейна. Когда б не одержимость вырабатывавшего новый
художественный дискурс автора. Как Владислав Ходасевич "гнал" свои стихи
"сквозь прозу", так Сергей Довлатов каждую свою прозаическую строчку "гнал"
"сквозь стихи", сдирая с нее все внешние приметы поэтичности. Но память о
стихотворном ритме, лирическом гуле эта строчка сохраняет. Стиху она не
враждебна, тянется из дебрей поэтической просодии. Ранние довлатовские
рассказы, такие, как "Блюз для Натэллы" или "Когда-то мы жили в горах",
вполне можно членить на строфы:

Когда-то мы жили в горах.
Эти горы косматыми псами