"Сергей Довлатов. Последний чудак" - читать интересную книгу автора

с уважением, и даже обо мне, а о Володе Губине - без должного уважения. За
это следует бить морду. Любому..."
Я пытался что-то объяснить Давиду Яковлевичу. Писал о своих тяжелых
комплексах. О разбитом сердце. О том, что я вовсе не победитель...
В ответ раздавалось:
"...Вы пишете, что я еще лет двадцать назад зарегистрировал вас в своем
безумном сознании как победителя, силача и красавца. А хуже брани для меня
не существует...
Ну конечно же вы правы. Если бы вы были такого роста, как я, и так же
некрасивы, и так же слабосильны, вы бы поняли, как омерзительны все без
исключения высокие, сильные и привлекательные мужчины...
Но не будем об этом. Этого вам не понять.
И еще одно. Вы один из тех весьма немногочисленных ваших литературных
сверстников, которые никогда не нуждались ни в моей моральной поддержке, ни
в моей вере в ваш талант. Вы прекрасно обходились без моего участия в вашей
литературной судьбе. А я всю жизнь больше всего на свете боялся и сейчас
боюсь показаться назойливым и навязывать себя. Поэтому я старался защитить
тех, кто нуждался в моей защите, - от всех других, и в том числе - от
вас..."
Я пытался успокоить Давида Яковлевича. Звал его в Америку. Но старый
чудак продолжал ворчать:
"...Вы спрашиваете, не могу ли я приехать в Нью-Йорк. Не могу по двум
причинам. 1. Не на что. 2. Не знаю, что делать в Америке без денег, без
языка и без эрекции. Все эти три ингредиента (деньги, английский язык и
эрекция) взаимозаменяемы, но если не иметь ни одного из них, то, по всей
видимости, надо сидеть дома.
Впрочем, как-нибудь пришлю вам три-четыре странички из своих мемуаров,
которые мог бы написать, но никогда писать не буду, так как считаю этот жанр
подобным некрофилии. Может быть, на эти странички клюнет какой-нибудь
университет и пригласит меня. Ведь люди моего поколения уходят, а я
благодаря Вере Федоровне общался со всеми подонками советской литературы, о
которых никто, кроме меня, уже и вспоминать не может. Галина Серебрякова,
Леонид Соболев, Александр Дымшиц, Всеволод Кочетов, Николай Грибачев - все
они бывали у нас в доме. Одна такая ехидна, как молодой Воеводин, вместе со
своим кретином-папашей заслуживает внимания всех тех старых дураков, которые
занимаются славистикой в американских университетах..."
Доставалось от него и нашим современникам:
"Володя Марамзин обиделся на то, что я в силу своего легкомыслия дал
разрешение журналу "22" опубликовать свое частное письмо редактору. В этом
письме я довольно безответственно осудил все эмигрантские журналы. Я
написал, что все русские журналы за рубежом отражают не подлинную жизнь
какой-то части русской интеллигенции, а ее вторичную, искусственную,
потустороннюю жизнь.
Когда я читаю журналы, у меня создается впечатление, что вся нынешняя
эмиграция (за исключением Бродского) не имеет собственной жизни, что вся она
расположилась под дверью СССР и там, под запертой дверью, сыто хрюкает,
скрежещет зубами, пророчествует, спорит, иронизирует по поводу чужой жизни,
той, которая осталась в прошлом, той, которая проходит без их участия.
При этом (что было наиболее глупо с моей стороны) я так охарактеризовал
русские журналы: "ожесточенные политики из "Континента", инженерно-мещанское