"Федор Михайлович Достоевский. Публицистика 1860-х годов " - читать интересную книгу автора

Всегда есть в ходу несколько таких мнений и убеждений, в которых
современники как будто боятся признаться и отрекаются от них перед светом,
несмотря на то что потихоньку их разделяют. Особенно это бывает в иные
эпохи, так что становится заметно снаружи даже совершенно постороннему
наблюдателю. Мы понимаем, что может быть много и хороших к тому побуждений:
можно, например, слишком бояться за истину, за ее успех; бояться ее
компрометировать, высказав ее невпопад. Можно быть благородно-мнительным,
недоверчивым. Всё это бывает. Но часто и даже большею частию мы любим
умалчивать из какого-то внутреннего, затаившегося в нас иезуитизма, главный
рычаг которого - наше самолюбие, раздраженное до тщеславия. Один скептик
сказал, что наш век есть век раздраженных самолюбий. Обвинять целый свет -
это слишком; но нельзя не согласиться, что всё на свете снесет иной
современный человек, какое хотите бесчестие - даже названия подлеца,
мошенника, вора, если только эти названия не совсем ясно, не совсем
осязательно высказаны, облечены, так сказать, в мягкие светские формы...
Одной только насмешки над умом своим он не снесет,52 не простит, никогда не
забудет и с наслаждением отмстит за нее при случае. Спешим оговориться. Я
говорю про иного современного человека, а не про всех современников. Может
быть, это именно оттого происходит, что в наше время все начинают всё
сильнее и больнее чувствовать и даже понемногу сознавать, что всякий
человек, во-первых, самого себя стоит, а во-вторых, как человек стоит и
всякого другого именно потому, что он тоже человек, во имя своего
человеческого достоинства. А потому и начинает требовать от профессоров
гуманности и от общества, ими руководимого, к себе уважения. А так как сила
ума есть единственное незыблемое и неоспоримое преимущество одного человека
перед другим, то никто и не хочет склониться перед этим преимуществом до тех
самых пор, пока одаренные преимуществом ученики не перестанут гордиться им и
не будут считать скудоумие за что-то позорное и достойное едкой насмешки.
Вот почему никто и не хочет быть дураком и таким образом невольно впадает в
ошибку против своего же человеческого достоинства. Дурак-то именно и не
должен бы был краснеть за свою глупость, потому что не виноват, если природа
родила его дураком... Но, видно, инициатива должна выйти от
привилегированных умников; дураку же простительно, если он не умнее умных
людей. Я знаю, например, одного... ну, хоть промышленника (ведь нынче в ходу
промышленность, даже в литературе;53 к тому же промышленник - это такое
общее, безобидное слово, почти отвлеченное)... Так вот, если б кто спросил
этого промышленника, что ему будет приятнее: название мошенника или
дурака? - то он, я уверен в этом, немедленно согласился бы на мошенника,
несмотря на то, что он хоть и в самом деле мошенник, но все-таки гораздо
более дурак, чем мошенник, и сам это знает и знает еще, что и все это знают.
Вот почему люди в наш век бывают иногда уже слишком робки на выражение иных
убеждений, даже самых задушевных. Они именно боятся, что их назовут
отсталыми, неумными. Ум, ум, самая тревожная боязнь за свой ум - вот в чем
главное дело! Умалчивая о своих убеждениях, они охотно и с яростию будут
поддакивать тому, чему просто не верят, над чем втихомолку смеются, - и всё
это из-за того только, что оно в моде, в ходу, установлено столпами,
авторитетами. Как же можно пойти против авторитетов! А между тем кто
искренно убежден, тот, кажется, должен бы уважать свои убеждения; а
уважающий свои убеждения должен хоть что-нибудь для них сделать. Всякий
честный человек обязан... и т. д., и т. д.