"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 2)" - читать интересную книгу автора

они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей,
что тут ад может поправить, когда те уже замучены. И какая же гармония, если
ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше. И если
страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима
была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит
такой цены. Не хочу я наконец, чтобы мать обнималась с мучителем,
растерзавшим ее сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть
простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание
свое; но страдания своего растерзанного ребенка она не имеет права простить,
не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребенок простил их ему! А если так,
если они не смеют простить, где же гармония? Есть ли во всем мире существо,
которое могло бы и имело право простить? Не хочу гармонии, из-за любви к
человечеству не хочу. Я хочу оставаться лучше со страданиями не отомщенными.
Лучше уж я останусь при неотомщенном страдании моем и неутоленном
негодовании моем, хотя бы я был и не прав. Да и слишком дорого оценили
гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой
билет на вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, то
обязан возвратить его как можно заранее. Это и делаю. Не бога я не принимаю,
Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю.
- Это бунт, - тихо и потупившись проговорил Алеша.
- Бунт? Я бы не хотел от тебя такого слова, - проникновенно сказал
Иван. - Можно ли жить бунтом, а я хочу жить. Скажи мне сам прямо, я зову
тебя, - отвечай: Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы
человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и
покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь
одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя
кулаченком в грудь и на неотомщенных слезках его основать это здание,
согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!
- Нет, не согласился бы, - тихо проговорил Алеша.
- И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь,
согласились бы сами принять свое счастие на неоправданной крови маленького
замученного, а приняв, остаться навеки счастливыми?
- Нет, не могу допустить. Брат, - проговорил вдруг с засверкавшими
глазами Алеша, - ты сказал сейчас: есть ли во всем мире существо, которое
могло бы и имело право простить? Но Существо это есть, и оно может все
простить, всех и вся и за все, потому что само отдало неповинную кровь свою
за всех и за все. Ты забыл о нем, а на нем-то и зиждется здание, и это ему
воскликнут: "Прав ты, господи, ибо открылись пути твои".
- А, это "единый безгрешный" и его кровь! Нет, не забыл о нем и
удивлялся напротив все время, как ты его долго не выводишь, ибо обыкновенно,
в спорах все ваши его выставляют прежде всего. Знаешь, Алеша, ты не смейся,
я когда-то сочинил поэму, с год назад. Если можешь потерять со мной. еще
минут десять, то я б ее тебе рассказал?
- Ты написал поэму?
- О нет, не написал, - засмеялся Иван, - и никогда в жизни я не сочинил
даже двух стихов. Но я поэму эту выдумал и запомнил. С жаром выдумал. Ты
будешь первый мой читатель, то-есть слушатель. Зачем в самом деле автору
терять хоть единого слушателя, - усмехнулся Иван. - Рассказывать или нет?
- Я очень слушаю, - произнес Алеша.
- Поэма моя называется "Великий Инквизитор", вещь нелепая, но мне