"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 2)" - читать интересную книгу автора

грустно.
- Ты говоришь с странным видом, - с беспокойством заметил Алеша, -
точно ты в каком безумии.
- Кстати, мне недавно рассказывал один болгарин в Москве, - продолжал
Иван Федорович, как бы и не слушая брата, - как турки и черкесы там у них, в
Болгарии, повсеместно злодействуют, опасаясь поголовного восстания славян, -
то-есть жгут, режут, насилуют женщин и детей, прибивают арестантам уши к
забору гвоздями и оставляют так до утра, а по-утру вешают - и проч., всего и
вообразить невозможно. В самом деле, выражаются иногда про "зверскую"
жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь
никогда не может быть так жесток как человек, так артистически, так
художественно жесток. Тигр просто грызет, рвет, и только это и умеет. Ему и
в голову не вошло бы прибивать людей за уши на ночь гвоздями, если б он даже
и мог это сделать. Эти турки между прочим с сладострастием мучили и детей,
начиная с вырезания их кинжалом из чрева матери, до бросания вверх грудных
младенцев и подхватывания их на штык в глазах матерей. На глазах-то матерей
и составляло главную сладость. Но вот однако одна меня сильно
заинтересовавшая картинка. Представь: грудной младенчик на руках трепещущей
матери, кругом вошедшие турки. У них затеялась веселая штучка: они ласкают
младенца, смеются, чтоб его рассмешить, им удается, младенец рассмеялся. В
эту минуту турок наводит на него пистолет в четырех вершках расстояния от
его лица. Мальчик радостно хохочет, тянется ручонками, чтоб схватить
пистолет, и вдруг артист спускает курок прямо ему в лицо и раздробляет ему
головку... Художественно, не правда ли? Кстати, турки, говорят, очень любят
сладкое.
- Брат, к чему это все? - спросил Алеша.
- Я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его
человек, то создал он его по своему образу и подобию.
- В таком случае, равно как и бога.
- А ты удивительно как умеешь оборачивать словечки, как говорит Полоний
в Гамлете, - засмеялся Иван. - Ты поймал меня на слове, пусть, я рад. Хорош
же твой бог, коль его создал человек по образу своему и подобию. Ты спросил
сейчас, для чего я это все: я, видишь ли, любитель и собиратель некоторых
фактиков и, веришь ли, записываю и собираю из газет и рассказов, откуда
попало, некоторого рода анекдотики, и у меня уже хорошая коллекция. Турки
конечно вошли в коллекцию, но это все иностранцы. У меня есть и родные
штучки и даже получше турецких. Знаешь, у нас больше битье, больше розга и
плеть, и это национально: у нас прибитые гвоздями уши немыслимы, мы все-таки
европейцы, но розги, но плеть, это нечто уже наше и не может быть у нас
отнято. За границей теперь как будто и не бьют совсем, нравы что ли
очистились, али уж законы такие устроились, что человек человека как будто
уж и не смеет посечь, но за то они вознаградили себя другим и тоже чисто
национальным, как и у нас, и до того национальным, что у нас оно как будто и
не возможно, хотя впрочем, кажется, и у нас прививается, особенно со времени
религиозного движения в нашем высшем обществе. Есть у меня одна прелестная
брошюрка, перевод с французского, о том, как в Женеве, очень недавно, всего
лет пять тому, казнили одного злодея и убийцу, Ришара, двадцатитрехлетнего,
кажется, малого, раскаявшегося и обратившегося к христианской вере пред
самым эшафотом. Этот Ришар был чей-то незаконнорожденный, которого еще
младенцем, лет шести, подарили родители каким-то горным швейцарским пастухам