"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 2)" - читать интересную книгу автора

которому стремится вселенная и которое само "бе к богу" и которое есть само
бог, ну и прочее и прочее, и т. д. в бесконечность. Слов-то много на этот
счет наделано. Кажется, уж я на хорошей дороге - а? Ну так представь же
себе, что в окончательном результате я мира этого божьего - не принимаю, и
хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе. Я не бога не
принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и
не могу согласиться принять. Оговорюсь: я убежден как младенец, что
страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих
противоречий исчезнет как жалкий мираж, как гнусненькое измышление
малосильного и маленького как атом человеческого эвклидовского ума, что
наконец в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто
до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех
негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови,
хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что
случилось с людьми, - пусть, пусть это все будет и явится, но я-то этого не
принимаю и не хочу принять! Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это
сам увижу: увижу и скажу, что сошлись, а все-таки не приму. Вот моя суть,
Алеша, вот мой тезис. Это уж я серьезно тебе высказал. Я нарочно начал этот
наш с тобой разговор как глупее нельзя начать, но довел до моей исповеди,
потому что ее только тебе и надо. Не о боге тебе нужно было, а лишь нужно
было узнать, чем живет твой любимый тобою брат. Я и сказал.
Иван заключил свою длинную тираду вдруг с каким-то особенным и
неожиданным чувством.
- А для чего ты начал так, как "глупее нельзя начать"? - спросил Алеша,
задумчиво смотря на него.
- Да во-первых, хоть для руссизма: русские разговоры на эти темы все
ведутся как глупее нельзя вести. А во-вторых, опять-таки чем глупее, тем
ближе к делу. Чем глупее, тем и яснее. Глупость коротка и не хитра, а ум
виляет и прячется. Ум подлец, а глупость пряма и честна. Я довел дело до
моего отчаяния, и чем глупее я его выставил, тем для меня же выгоднее.
- Ты мне объяснишь, для чего "мира не принимаешь"?- проговорил Алеша.
- Уж конечно объясню, не секрет, к тому и вел. Братишка ты мой, не тебя
я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я может быть себя хотел бы
исцелить тобою, - улыбнулся вдруг Иван совсем как маленький кроткий мальчик.
Никогда еще Алеша не видал у него такой улыбки.


IV. БУНТ.

- Я тебе должен сделать одно признание, - начал Иван: - я никогда не
мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то по-моему и
невозможно любить, а разве лишь дальних. Я читал вот как-то и где-то про
"Иоанна Милостивого" (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный
и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель,
обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной
болезни рот его. Я убежден, что он это сделал с надрывом, с надрывом лжи,
из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимии. Чтобы
полюбить человека, надо чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое -
пропала любовь.
- Об этом не раз говорил старец Зосима, - заметил Алеша, - он тоже