"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 2)" - читать интересную книгу автора

стыдливых бедных. Главное же обиделся тем, что слишком скоро меня за своего
друга принял и скоро мне сдался; то бросался на меня, пугал, а тут вдруг
только что увидел деньги, и стал меня обнимать. Потому что он меня обнимал,
все руками трогал. Это именно вот в таком виде он должен был все это
унижение почувствовать, а тут как раз я эту ошибку сделал, очень важную: Я
вдруг и скажи ему, что если денег у него не достанет на переезд в другой
город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
Вот это вдруг его и поразило: зачем дескать и я выскочил ему помогать?
Знаете, Lise, это ужасно, как тяжело для обиженного человека, когда все на
него станут смотреть его благодетелями... я это слышал, мне это старец
говорил. Я не знаю, как это выразить, но я это часто и сам видел. Да я ведь
и сам точно так же чувствую. А главное то, что хоть он и не знал до самого
последнего мгновения, что растопчет кредитки, но все-таки это
предчувствовал, это уж непременно. Потому-то и восторг у него был такой
сильный, что он предчувствовал... И вот хоть все это так скверно, но
все-таки к лучшему. Я так даже думаю, что к самому лучшему, лучше и быть не
могло...
- Почему, почему лучше и быть не могло? - воскликнула Lise, с большим
удивлением смотря на Алешу.
- Потому, Lise, что если б он не растоптал, а взял эти деньги, то придя
домой чрез час какой-нибудь и заплакал бы о своем унижении, вот что вышло бы
непременно. Заплакал бы и пожалуй завтра пришел бы ко мне чем свет и бросил
бы может быть мне кредитки и растоптал бы как давеча. А теперь он ушел
ужасно гордый и с торжеством, хоть и знает, что "погубил себя". А стало быть
теперь уж ничего нет легче, как заставить его принять эти же двести рублей
не далее как завтра, потому что он уж свою честь доказал, деньги
растоптал... Не мог же он знать, когда топтал, что я завтра их опять ему
принесу. А между тем деньги-то эти ему ужасно как ведь нужны. Хоть он теперь
и горд, а все-таки ведь даже сегодня будет думать о том, какой помощи он
лишился. Ночью будет еще сильнее думать, во сне будет видеть, а к
завтрашнему утру пожалуй готов будет ко мне бежать и прощенья просить. А
я-то вот тут и явлюсь: "Вот, дескать, вы гордый человек, вы доказали, ну
теперь возьмите, простите нас". Вот тут-то он и возьмет!
Алеша с каким-то упоением произнес: "Вот тут-то он и возьмет!" Lise
захлопала в ладошки.
- Ах, это правда, ах, я это ужасно вдруг поняла! Ах, Алеша, как вы все
это знаете? Такой молодой и уж знает, что в душе... Я бы никогда этого не
выдумала...
- Его, главное, надо теперь убедить в том, что он со всеми нами на
равной ноге, несмотря на то, что он у нас деньги берет, - продолжал в своем
упоении Алеша, - и не только на равной, но даже на высшей ноге...
- "На высшей ноге" - прелестно, Алексей Федорович, но говорите,
говорите!
- То-есть я не так выразился... про высшую ногу... но это ничего,
потому что...
- Ах, ничего, ничего, конечно ничего! Простите, Алеша, милый... Знаете,
я вас до сих пор почти не уважала... то-есть уважала, да на равной ноге, а
теперь буду на высшей уважать... Милый, не сердитесь, что я "острю", -
подхватила она сейчас же с сильным чувством. - Я смешная и маленькая, но вы,
вы... слушайте, Алексей Федорович, нет ли тут во всем этом рассуждении