"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 2)" - читать интересную книгу автора

было ожидать от него, вдруг его приподнял: - Вы даме представляетесь, надо
встать-с. Не тот-с Карамазов, маменька, который... гм и так далее, а брат
его, блистающий смиренными добродетелями. Позвольте, Арина Петровна,
позвольте, маменька, позвольте вашу ручку предварительно поцеловать.
И он почтительно, нежно даже поцеловал у супруги ручку. Девица у окна с
негодованием повернулась к сцене спиной, надменно вопросительное лицо
супруги вдруг выразило необыкновенную ласковость.
- Здравствуйте, садитесь, г. Черномазов, - проговорила она.
- Карамазов, маменька, Карамазов (мы из простых-с), - подшепнул он
снова.
- Ну Карамазов или как там, а я всегда Черномазов... - Садитесь же, и
зачем он вас поднял? Дама без ног, он говорит, ноги-то есть, да распухли как
ведра, а сама я высохла. Прежде-то я куды была толстая, а теперь вон словно
иглу проглотила...
- Мы из простых-с, из простых-с, - подсказал еще раз капитан.
- Папа, ах папа, - проговорила вдруг горбатая девушка, доселе молчавшая
на своем стуле, и вдруг закрыла глаза платком.
- Шут! - брякнула девица у окна.
- Видите у нас какие известия, - расставила руки мамаша, указывая на
дочерей, - точно облака идут; пройдут облака и опять наша музыка. Прежде,
когда мы военными были, к нам много приходило таких гостей. Я, батюшка, это
к делу не приравниваю. Кто любит кого, тот и люби того. Дьяконица тогда
приходит и говорит: Александр Александрович превосходнейшей души человек, а
Настасья, говорит, Петровна, это исчадие ада. Ну отвечаю это как кто кого
обожает, а ты и мала куча да вонюча. - А тебя, говорит, надо в повиновении
держать. - Ах ты, черная ты, говорю ей, шпага, ну и кого ты учить пришла? -
Я, говорит она, воздух чистый впускаю, а ты нечистый. - А спроси, отвечаю
ей, всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух, али другой какой? И так
это у меня с того самого времени на душе сидит, что намеднись сижу я вот
здесь как теперь и вижу, тот самый генерал вошел, что на Святую сюда
приезжал: что, говорю ему, ваше превосходительство, можно ли благородной
даме воздух свободный впускать? - Да, отвечает, надо бы у вас форточку али
дверь отворить, потому самому, что у вас воздух не свежий. Ну и все-то так!
А и что им мой воздух дался? От мертвых и того хуже пахнет. Я, говорю,
воздуху вашего не порчу, а башмаки закажу и уйду. Батюшки, голубчики, не
попрекайте мать родную! Николай Ильич, батюшка, я ль тебе не угодила, только
ведь у меня и есть, что Илюшечка из класса придет и любит. Вчера яблочко
принес. Простите, батюшки, простите, голубчики, мать родную, простите меня
совсем одинокую, а и чего вам мой воздух противен стал!
И бедная вдруг разрыдалась, слезы брызнули ручьем. Штабс-капитан
стремительно подскочил к ней.
- Маменька, маменька, голубчик, полно, полно! Не одинокая ты. Все-то
тебя любят, все обожают! - и он начал опять целовать у нее обе руки и нежно
стал гладить по ее лицу своими ладонями; схватив же салфетку, начал вдруг
обтирать с лица ее слезы. Алеше показалось даже, что у него и у самого
засверкали слезы. - Ну-с, видели-с? Слышали-с? - как-то вдруг яростно
обернулся он к нему, показывая рукой на бедную слабоумную.
- Вижу и слышу, - пробормотал Алеша.
- Папа, папа! Неужели ты с ним...
- Брось ты его, папа! - крикнул вдруг мальчик, привстав на своей