"Ф.М. Достоевский. Бесы. (Роман в трех частях)" - читать интересную книгу автора

надеюсь, что меня-то он удостоит узнать. В старину ко мне письма писал, в
доме бывал. Я бы желала, чтобы вы получше одевались, Степан Трофимович; вы
с каждым днем становитесь так неряшливы... О, как вы меня мучаете! Что вы
теперь читаете?
- Я... я...
- Понимаю. Попрежнему приятели, попрежнему попойки, клуб и карты, и
репутация атеиста. Мне эта репутация не нравится, Степан Трофимович. Я бы
не желала, чтобы вас называли атеистом, особенно теперь не желала бы. Я и
прежде не желала, потому что ведь всё это одна только пустая болтовня.
Надо же наконец сказать.
- Mais, ma chиre...
- Слушайте, Степан Трофимович, во всем ученом я конечно пред вами невежда,
но я ехала сюда и много о вас думала. Я пришла к одному убеждению.
- К какому же?
- К такому, что не мы одни с вами умнее всех на свете, а есть и умнее нас.
- И остроумно, и метко. Есть умнее, значит, есть и правее нас, стало быть
и мы можем ошибаться, не так ли? Mais, ma bonne amie, положим, я ошибусь,
но ведь имею же я мое всечеловеческое, всегдашнее, верховное право
свободной совести? Имею же я право не быть ханжей и изувером, если того
хочу, а за это естественно буду разными господами ненавидим до скончания
века. Et puis, comme on trouve toujours plus de moines que de raison, и
так как я совершенно с этим согласен...
- Как, как вы сказали?
- Я сказал: on trouve toujours plus de moines que de raison , и так как я
с этим...
- Это верно не ваше; вы верно откудова-нибудь взяли?
- Это Паскаль сказал.
- Так я и думала... что не вы! Почему вы сами никогда так не скажете, так
коротко и метко, а всегда так длинно тянете? Это гораздо лучше, чем давеча
про административный восторг...
- Ma foi, chиre... почему? Во-первых, потому, вероятно, что я всё-таки не
Паскаль et puis... во-вторых, мы, русские, ничего не умеем на своем языке
сказать... По крайней мере до сих пор ничего еще не сказали...
- Гм! Это может быть и неправда. По крайней мере вы бы записывали и
запоминали такие слова, знаете, в случае разговора... Ах, Степан
Трофимович, я с вами серьезно, серьезно ехала говорить!
- Chиre, chиre amie!
- Теперь, когда все эти Лембки, все эти Кармазиновы... О боже, как вы
опустились! О, как вы меня мучаете!.. Я бы желала, чтоб эти люди
чувствовали к вам уважение, потому что они пальца вашего, вашего мизинца
не стоят, а вы как себя держите! Что они увидят? Что я им покажу? Вместо
того, чтобы благородно стоять свидетельством, продолжать собою пример, вы
окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные
привычки, вы одряхлели, вы не можете обойтись без вина и без карт, вы
читаете одного только Поль-де-Кока и ничего не пишете, тогда как все они
там пишут; всё ваше время уходит на болтовню. Можно ли, позволительно ли
дружиться с такою сволочью, как ваш неразлучный Липутин?
- Почему же он мой и неразлучный? - робко протестовал Степан Трофимович.
- Где он теперь? - строго и резко продолжала Варвара Петровна.
- Он... он вас беспредельно уважает и уехал в С-к, после матери получить