"Ф.М. Достоевский. Бесы. (Роман в трех частях)" - читать интересную книгу автора

как моя Настасья (служанка), или как какой-нибудь барин, верующий "на
всякий случай", - или как наш милый Шатов, - впрочем нет, Шатов не в счет,
Шатов верует насильно, как московский славянофил. Что же касается до
христианства, то при всем моем искреннем к нему уважении, я - не
христианин. Я скорее древний язычник, как великий Гёте, или как древний
грек. И одно уже то, что христианство не поняло женщину, - что так
великолепно развила Жорж-Занд, в одном из своих гениальных романов. Насчет
же поклонений, постов и всего прочего, то не понимаю, кому какое до меня
дело? Как бы ни хлопотали здесь наши доносчики, а иезуитом я быть не
желаю. В сорок седьмом году, Белинский, будучи за границей, послал к
Гоголю известное свое письмо, и в нем горячо укорял того, что тот верует
"в какого-то бога". Entre nous soit dit, ничего не могу вообразить себе
комичнее того мгновения, когда Гоголь (тогдашний Гоголь!) прочел это
выражение и... всё письмо! Но откинув смешное и так как я всё-таки с
сущностию дела согласен, то скажу и укажу: вот были люди! Сумели же они
любить свой народ, сумели же пострадать за него, сумели же пожертвовать
для него всем и сумели же в то же время не сходиться с ним, когда надо, не
потворствовать ему в известных понятиях. Не мог же, в самом деле,
Белинский искать спасения в постном масле, или в редьке с горохом!..
Но тут вступался Шатов.
- Никогда эти ваши люди не любили народа, не страдали за него и ничем для
него не пожертвовали, как бы ни воображали это сами, себе в утеху! -
угрюмо проворчал он, потупившись и нетерпеливо повернувшись на стуле.
- Это они-то не любили народа! - завопил Степан Трофимович, - о, как они
любили Россию!
- Ни России, ни народа! - завопил и Шатов, сверкая глазами; - нельзя
любить то, чего не знаешь, а они ничего в русском народе не смыслили! Все
они, и вы вместе с ними, просмотрели русский народ сквозь пальцы, а
Белинский особенно; уж из того самого письма его к Гоголю это видно.
Белинский точь-в-точь как Крылова Любопытный не приметил слона в
Кунсткамере, а всё внимание свое устремил на французских социальных
букашек; так и покончил на них. А ведь он еще, пожалуй, всех вас умнее
был! Вы мало того что просмотрели народ, - вы с омерзительным презрением к
нему относились, уж по тому одному, что под народом вы воображали себе
один только французский народ, да и то одних парижан, и стыдились, что
русский народ не таков. И это голая правда! А у кого нет народа, у того
нет и бога! Знайте наверно, что все те, которые перестают понимать свой
народ и теряют c ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру
отеческую, становятся или атеистами или равнодушными. Верно говорю! Это
факт, который оправдается. Вот почему и вы все, и мы все теперь - или
гнусные атеисты, или равнодушная, развратная дрянь и ничего больше! И вы
тоже, Степан Трофимович, я вас нисколько не исключаю, даже на ваш счет и
говорил, знайте это!
Обыкновенно, проговорив подобный монолог (а с ним это часто случалось),
Шатов схватывал свой картуз и бросался к дверям, в полной уверенности, что
уж теперь всё кончено и что он совершенно и навеки порвал свои дружеские
отношения к Степану Трофимовичу. Но тот всегда успевал остановить его
во-время.
- А не помириться ль нам, Шатов, после всех этих милых словечек? -
говаривал он, благодушно протягивая ему с кресел руку.