"Ф.М. Достоевский. Бесы. (Роман в трех частях)" - читать интересную книгу автора

совершенно убеждены, что весь этот тысячелетний вопрос, в наш век
гуманности, промышленности и железных дорог, одно только плевое дело. Но
ведь "высший русский либерализм" иначе и не относится к делу. Степан
Трофимович говаривал иногда об искусстве и весьма хорошо, но несколько
отвлеченно. Вспоминал иногда о друзьях своей молодости, - всё о лицах,
намеченных в истории нашего развития, -вспоминал с умилением и
благоговением, но несколько как бы с завистью. Если уж очень становилось
скучно, то жидок Лямшин (маленький почтамтский чиновник), мастер на
фортепиано, садился играть, а в антрактах представлял свинью, грозу, роды
с первым криком ребенка, и пр. и пр.; для того только и приглашался. Если
уж очень подпивали, - а это случалось, хотя и не часто, - то приходили в
восторг, и даже раз хором, под аккомпанемент Лямшина, пропели Марсельезу,
только не знаю, хорошо ли вышло. Великий день девятнадцатого февраля мы
встретили восторженно, и задолго еще начали осушать в честь его тосты. Это
было еще давно-давно, тогда еще не было ни Шатова, ни Виргинского, и
Степан Трофимович еще жил в одном доме с Варварой Петровной. За несколько
времени до великого дня, Степан Трофимович повадился-было бормотать про
себя известные, хотя несколько неестественные стихи, должно быть
сочиненные каким-нибудь прежним либеральным помещиком:
"Идут мужики и несут топоры,
Что-то страшное будет".
Кажется, что-то в этом роде, буквально не помню. Варвара Петровна раз
подслушала и крикнула ему: "вздор, вздор!" и вышла во гневе. Липутин, при
этом случившийся, язвительно заметил Степану Трофимовичу:
- А жаль, если господам помещикам бывшие их крепостные и в самом деле
нанесут на радостях некоторую неприятность.
И он черкнул указательным пальцем вокруг своей шеи.
- Cher ami, - благодушно заметил ему Степан Трофимович, - поверьте, что
это (он повторил жест вокруг шеи) нисколько не принесет пользы ни нашим
помещикам, ни всем нам вообще. Мы и без голов ничего не сумеем устроить,
несмотря на то, что наши головы всего более и мешают нам понимать.
Замечу, что у нас многие полагали, что в день манифеста будет нечто
необычайное, в том роде, как предсказывал Липутин, и всё ведь так
называемые знатоки народа и государства. Кажется, и Степан Трофимович
разделял эти мысли, и до того даже, что почти накануне великого дня стал
вдруг проситься у Варвары Петровны за границу; одним словом, стал
беспокоиться. Но прошел великий день, прошло и еще некоторое время, и
высокомерная улыбка появилась опять на устах Степана Трофимовича. Он
высказал пред нами несколько замечательных мыслей о характере русского
человека вообще и русского мужичка в особенности.
- Мы, как торопливые люди, слишком поспешили с нашими мужичками, -
заключил он свой ряд замечательных мыслей;- мы их ввели в моду, и целый
отдел литературы, несколько лет сряду, носился с ними как с новооткрытою
драгоценностью. Мы надевали лавровые венки на вшивые головы. Русская
деревня, за всю тысячу лет, дала нам лишь одного комаринского.
Замечательный русский поэт, не лишенный притом остроумия, увидев в первый
раз на сцене великую Рашель, воскликнул в восторге: "не променяю Рашель на
мужика!" Я готов пойти дальше: я и всех русских мужичков отдам в обмен за
одну Рашель. Пора взглянуть трезвее и не смешивать нашего родного
сиволапого дегтя с bouquet de l'impйratrice.