"Юрий Домбровский. Рассказы об огне и глине" - читать интересную книгу автора

четырехугольных корытах. Все люди были в фартуках, измазанных чем-то белым,
бурым и синим. Уже стояли леса, и по ним носились вверх и вниз подносчики.
Только на самом верху была тишина - там работали. Посмотреть на лихих
тачечников, каменщиков, землекопов и плотников и привел его отец. Он был в
новой шелковой рясе и камилавке, строгий и благостный. С ним разговаривал
молодой мордастый подрядчик. Он стоял без картуза и два раза назвал отца
"Ваше высокопреподобие". Отец был доволен. "Вот дом будет, - сказал он
по-доброму, когда они вышли со стройки обратно. - Дочкам-приданое, тебе -
приют, нам с материю под старость - теплый угол".
А еще через какое-то время отец сказал ему: "Ну, идем, посмотрим на
наше владение. Завтра молебен". Был праздничный день. Они прошли в дом, уже
чистый и прибранный, мимо рабочих без фуражек, застывших в почтительном
смирении и молчании, и поднялись по всем этажам. Он с отцом шел первым, за
ним вели и несли сестер. А мать шла сзади, открывала настежь окна. Было
очень сыро, откуда-то дуло и сильно несло масляной краской, землей и
непросохшей известью. "Ты уж большой, смотри, все принимай", - сказал отец.
Да, ему уже было (целых) семь лет.
Так он впервые вступил в этот родительский дом, и потом все его
воспоминания - и почти младенческие, и отроческие, и юношеские - были тесно
связаны с ним. Он любил его и гордился им. Из своей комнаты (он жил во
флигеле на втором этаже) он в тихие часы заката смотрел на Волгу, на золотую
гладь ее, вспыхивающую синей искрой, серебром и чернью, - как будто шла
косяком стая золотых рыбок (пасмурные дни и серую ненастную воду он не
любил), и дальше на почти черную таинственную зелень их сада, на
чересполосные фруктовые сады с темными куполами и светло-зелеными, а осенью
оранжевыми, багровыми кустами, на мощные заросли громадных морщинистых
лопухов и крапивы с змеиным запахом и желтыми сережками. Эти заросли
покрывали все глинистые откосы и кончались только у заборов; на колючий
лилово-красный татарник и буро-желтые скелеты пустых дудок - в осенние дни
они раскачивались и гудели: здесь дули сильные ветры, смотрел вниз, на
город, лежащий под ним в разноцветных крышах и белых воротах, на узкую
Зеленую улицу, где он родился, крутой спуск, покрытый мелкой, частой, мягкой
муравушкой, и думал: лучше, укромнее и ближе нет уголка на свете.
- Да, так порой мне тогда казалось, - повторил он задумчиво.
- Только порой? - спросила она.
Он не любил воспоминаний и редко поддавался им, это, конечно, болезнь
его разговорила, подумала или поняла она.
Он промолчал, думая о чем-то своем, а потом сказал:
- В городе этот дом не любили. Не по чину, мол, берет поп! Глаза у попа
завидущие, руки загребущие. Ишь, какие хоромы взбодрил.
- От трудов праведных не возведешь палат каменных, - улыбнулась она.
Она знала: он любил пословицы и когда-то собирал их.
- Вот-вот! А потом ведь им часто приходилось спускаться около нас.
Поднимут голову, и над ними парят эти белые хоромы, архитектура легкая,
светлая, все в них точно, симметрично, просто, ничего тяжелого, лишнего. И
все утопает в зелени. А ведь зеленое и белое - это очень красиво, они так
оттеняют друг друга.
- Да, конечно, - сказала она, вглядываясь в эти белые хоромы его
детства, и даже положила вышивку к его ногам на диван. - Да, это должно было
быть очень красиво...