"Юрий Домбровский. Рассказы об огне и глине" - читать интересную книгу автора

- Вот то и обидно, что все ты знаешь, а притворяешься. Вот поэтому меня
ничего не свете не радует, нигде не нахожу себе никакого отдыха. Подлецы вы
все. Весь мир подлец. Я умру, и никто ни в чем вам не поможет, даже пальцем
не пошевельнет - зачем вы кому-то? Так?
- Так-с, - ответил он почти искренне. Это он уже научился понимать.
- Хило-гнило, хило-гнило, - сказал отец горько и насмешливо. -
Считаешься умным, а тут, - он указал ему на голову, - пусто! Ветер там! Нет,
надо уметь жить! Деньги надо уметь зарабатывать, а это не просто, ох, как
это не просто! Вот ты пишешь о том, о сем, о ярмарке, о погоде, а Александр
Иванович тебя что-то не печатает. Что же он тебя не печатает? В нашем доме
живет, ты у него книги берешь, с дочками и женой на масленице катаешься, а
он тебя что-то не печатает. Что же так? Или это тоже не так?
Александр Иванович Щепотьев, верно, жил в их доме, был чиновником
особых поручений при губернаторе и редактировал "Нижегородские губернские
ведомости". Он заказывал Николаю статьи в городскую хронику, брал их, читал,
держал, но ничего не печатал. Тут отец был прав.
- Вот в этом-то и дело, хило-гнило, хило-гнило. Ты думаешь, сел за
стол, сочинил какую-то там чепуху или стишок сложил, отнес их в газету, и
все? И пожалуйста, пачка ассигнаций! Нет, сын, не так! Совсем не так! Надо
поработать, и не перышком, нет! А вот головкой, семь потов с себя согнать, а
потом и получишь. Бумажечку к бумажечке - вот так, - отец потер пальцами, -
деньги он любил и счет им знал. - Вот так, а не этак, как думаешь. Так?
- Так-с, - ответил он.
- И вот тебе пример. Пропала корова, а ты... - отец встал и пошел по
комнате.
Вбежала мать, как была в шубе, в снежинках, только без платка, и
сказала, задыхаясь:
- Привели корову.
- Как? - отец остановился так внезапно, что даже пошатнулся на месте. У
него было перекошенное лицо человека, налетевшего лбом на забор. Он постоял
и вдруг покраснел, рассердился по-настоящему деятельным, порывчатым,
привычным гневом, махнул рукой и вышел из комнаты.

В тот день Николай записал в дневнике:
"Когда папаша говорил, я не смел, не мог произнести ни одного слова. Я
бы нашелся, что сказать, но у меня недоставало духу говорить! Не понимаю,
что это такое... не так, не так надо со мной говорить и обращаться, чтобы
достигнуть того, что он хочет. Нужно прежде разрушить эту робость, смирить
эту недоверчивость. Впрочем, что винить папашу? Я виноват один. Я причиной
этого. Должно быть, я горд и из этого источника происходит мой гадкий
характер... Однако чудный денек. Все так встречают Новый год? Не правда ли?
Можно повеселиться".
Дом отца стоял высоко над городом у самой Волги на откосе Лыковой
дамбы, на Дворянской улице. Это был прекрасный - один из лучших домов в
городе, белый, трехэтажный, с флигелями и службами. Его ничего не заслоняло,
и в ясный солнечный день он блистал так, что на него было даже больно
смотреть. Строил его в начале сороковых годов архитектор Кизеветер, и
Николай еще помнит, как отец за руку водил его смотреть, как строят. Там все
ходило, шумело, кипело: что-то мешали заступами, загребая разом толстые
сырые бурые пласты; что-то пузырилось, пучилось и вздувалось в деревянных