"Юрий Домбровский. Только одна смерть" - читать интересную книгу автора

изменился мало. А впрочем, и он перестал выходить в кухню, чтобы
порассуждать о высокой политике. Что касается Женьки, он проходил по
коридору с самым независимым видом и ни на кого не смотрел, глаза у него
было поверх наших голов. Так актеры смотрят в зрительный зал. А вот походка
у него изменилась - стала неторопливой, развалистой, даже вальяжной, "ровно
ничего не произошло, - говорила эта походка, - мне стыдиться нечего, видите,
как я хожу?" Со мной он по-прежнему не разговаривал. Только однажды, когда я
проходил по коридору, он вдруг меня подстерег, вышел из комнаты и протянул
мне Томпсона. "Нате вам вашего лобика-тобика", - сказал он очень обидно и
фыркнул, потом оделся и ушел куда-то. Без жены. Пришел ночью. Пьяный. Я
слышал, как его уговаривали, раздевали, ублажали, укладывали, он все время
пытался что-то выкрикнуть, но ему затыкали рот, успокаивали. "Тише, тише, ну
что ты людей-то будишь?" На другой день это повторилось, только с той
разницей, что он пришел не только очень пьяный, но и буйный и вдруг
забарабанил в мою комнату. Но прежде чем я успел подойти, его оторвали,
оттащили, заперли и опять стали тихонько уговаривать. Ворковали мать и
дочка, и даже отец, проходя по комнате, из передней бросил что-то
успокаивающее. Надо сказать, что наших мужчин я не уважал. Их было двое,
один - архитектор, даже преподаватель архитектуры в институте, другой -
проводник дальнего следования. А в квартире нашей царил полный и
безоговорочный матриархат. Мужская самостоятельность, мужество, честь, даже,
пожалуй, совесть - все, все прахом. А ведь в свое время они оба воевали. "А
где же твое мужество, солдат", - поет Окуджава. Молодежь в нашей квартире
тоже неблагополучная. На три брака три развода. Было два парня - один угодил
за решетку, о смерти другого я вот сейчас рассказываю. Конечно, невольно
приходило в голову: да почему же так получается? Чем особенно плохи, порочны
и несовместимы с жизнью наши соседи? И тогда, все взвесив, и обсудив, и
отбросив все личное, и признав все свои собственные вины, приходилось
согласиться - да нет, все люди как люди, ничего уж больно плохого-то они не
делают. Продукты запирать не приходится. В кастрюли никто никому не плюет.
Двери друг другу не мажут. Жалоб пока друг на друга не пишут (впрочем, вот в
этом-то я был не прав - пишут. "Меня женщины научили", - сказал мне
архитектор, когда я прочел в милиции жалобу на себя). Так как будто не хуже
мы других, а вот никак не вырастает молодежь в нашей квартире до нормального
здорового роста. Нет. Никак не вырастает что-то!
Другой день я запомнил особенно хорошо. Мать и дочка, а вдобавок еще и
разведенная жена посаженного мужа попытались мне сначала устроить шантаж, а
когда он не удался - скандал. Шантаж был идиотский, сварганенный наспех. Он
и не мог удасться. Я не скажу, что в своих чувствах ко мне они были со своей
стороны уж вовсе-то не правы. Нет, я даже кое в чем понимаю их: в самом деле
квартира - их цитадель, их крепость, их сторона, страна на замке. Гость тут
всегда ЧП, а ко мне же валят каждый день. И они против: мы не хотим, -
говорят они, - делать из нашей квартиры проходной двор. И гости у меня все
им неизвестные. Паспорта у них никто не проверял, и если что пропадет, ну с
кого же спрашивать. "Но ведь, дорогие товарищи, сколько я с вами живу, -
сказал я как-то, - у вас ведь даже иголка не пропала. А вы кричите." А мне
резонно возразили: "А когда иголка пропадет, то будет уже поздно нам
кричать." Ну, тоже, конечно, верно.
Затем второй, еще более щекотливый момент. Одна из соседок, с которой
мы особенно не ладили, однажды сказала мне негромко, таинственно и зловеще,