"Вадим Долгов. Быт и нравы Древней Руси (Загадки и Коды Древней Руси) " - читать интересную книгу автора

явился юродивому посреди блудниц, безуспешно пытавшихся его соблазнить. Был
он видом похож на эфиопа - черен и губаст. На голове у него вместо волос был
конский навоз, смешанный с пеплом. Глаза у него были как лисьи, ветхое
тряпье покрывало его плечи. "Смрад же исхожаше из него изъгнила гноя". Демон
этот, видя, что святой гнушается блуда, произносит речь следующего
содержания: "Мене, рече, человеци имеют, якоже сладок медъ на сердци своемь,
а сей, иже ся ругаеть ходя всему миру, брезгая мною, плюеть на мя!" Таким
образом, в контексте христианского мировоззрения половое влечение выступает
уже не в виде безличной природной силы, необоримой в своем величии, а в виде
омерзительного, но при этом несколько комичного беса, смрадная и, в
общем-то, слабая сущность которого, сокрытая от обыкновенного человека,
легко открывается праведнику, для которого противостояние злонамеренному
влиянию не составляет особого труда.
Слившись воедино, славянские языческие и византийские христианские
представления вошли в русскую культуру. Отношение к половой любви как к
посторонней силе, с которой можно бороться как с явлением внешнего порядка,
проявляют монахи из разобранных выше рассказов "Киево-Печерского патерика".
Оно проявляется в самом построении фраз: "томим на блудъ", "страсне брався с
помыслы телесными", "некий бо брат боримъ бывъ на блуд". В качестве
руководителя этой силы выступает дьявол: "...некто от братии... томим бе от
действия дьяволя на вожделение плотское". А в качестве орудия в руках Сатаны
выступает женщина.
Часто из этой широко распространенной в европейском Средневековье схемы
выпадает дьявол, и вместилищем таинственной, а иногда и враждебной силы
полового влечения выступает женщина сама по себе. Так, например, причину
того, что Владимир "бе несыт блуда", летописец склонен искать не в нем самом
и не в "человеческой природе", как объяснил бы любвеобильность князя
современный человек, а в "злых женах", филиппиками в адрес которых он
разражается после подсчета княжеских жен и наложниц. "Бе же Владимир
побеженъ похотью женьскою", - сказано в летописи. "Побежден" - говорится как
о какой-нибудь внешней силе. Показательна сама форма, в которой ПВЛ
провозглашает греховность "блуда", незаконных с православной точки зрения
половых связей: "Зло... есть женьская прелесть". Основания для такого
взгляда находились в Библии - именно Ева "сагитировала" Адама на
грехопадение. Поэтому и в дальнейшем женщина гораздо быстрее находила общий
язык с дьяволом, используя эту связь для занятий волхованием. Мысль эта
подчеркивается в ПВЛ: "Паче же женами бесовския волъшвенья бывають, искони
бо бесъ жену прельсти, си же мужа. Тако в си роди много волхвують жены
чародейством и отравою и инеми бесовскыми козньми".
Негативный образ женщины-обольстительницы стал достаточно популярен в
древнерусской литературе. Он вошел в качестве одной из составляющих в
сложный портрет "злой жены" в "Слове" Даниила Заточника: "По сему, братиа,
рассмотрите злу жену: и (она) рече мужу своему: "Господине мой и свете очию
моею! Азъ на тя не могу зрети. Егда глаголеши ко мне, тогда взираю и
обумираю, и въздеръжат ми вся уды тела моего, и поничю на землю", -
обольстительница так обмирает, аж на землю валится, неслабо!
Причиной популярности образа в данном случае (как и во многих других)
стало, по-видимому, то, что привнесенная система христианского мировоззрения
нашла опору в местном общественном сознании. Христианская идеологема
оказалась созвучна языческим представлениям, о которых писал А.П. Щапов: