"Хаймито фон Додерер. Окольный путь" - читать интересную книгу автора

слишком обычный и употребительный экипаж; одно колесо его, очевидно, было
вконец сломано. Брандтер, наблюдавший это явление в сумерках рассвета, на
миг мрачно сдвинул брови. Вообще-то его удивило, что в такую рань к нему
явился клиент, ведь эту повозку, скорее всего, везли к нему, чтобы он ее
починил. Крестьянин ехал неспешной рысью и уже приближался к тому месту,
где ему надо было свернуть с дороги в боковую колею, подводившую к
мастерской каретника - путь к ней указывал знак при дороге (колесо на
шесте).
Но крестьянин и не думал сворачивать, его лошадь продолжала трусить
дальше мимо Брандтера и тащила свой громыхающий груз по дороге к
Юденбургу. И тут зоркий глаз Брандтера разглядел хозяина телеги: это был
один из двоих унцмарктских крестьян, сидевших на постоялом дворе за
соседним столом.
Брандтер, поднявшийся было, чтобы встретить гостя, застыл на месте и
осенил себя крестным знамением. Теперь только он понял, что все это
означает. Итак, отныне местные крестьяне снова будут ездить в Юденбург к
каретнику, как ездили прежде, до того, как он здесь поселился. Он,
конечно, знал почему. Сквозь зубы Брандтер послал проклятья болтливым и
несдержанным во хмелю товарищам.
Но это было еще полбеды. Несколько дней спустя, войдя в горницу по
окончании трудового дня, он увидел, что жена сидит заплаканная и, как
никогда, обозленная на него. Она не желала ничего говорить. Где она была?
У лавочницы, выдавила она и снова начала всхлипывать. Тут он обо всем
догадался и без обиняков сказал ей, в чем дело. Она расплакалась страшно и
неудержимо и, рыдая навзрыд, время от времени выкрикивала отдельные слова,
вроде: "мерзкие болтуны", "какой позор для нас!" и "я сказала, что это все
неправда".
- Зачем ты это сказала?! - резко спросил Брандтер.
- Затем... затем, что это позор... мои родители... О, что я наделала!
- Я тебя не неволил! - сказал Брандтер и, выйдя из горницы, так хлопнул
дверью, что посыпалась известка.
В сенях он сразу остановился и застыл в оцепенении, глубоко потрясенный
собственной несправедливостью и вместе с тем в неистовом отчаянии от
своего положения. Значит, впредь он должен жить, будто привязанный к
позорному столбу? Не о своем добром имени думал он и не о глупых людях
там, в деревне, с их пересудами. Пусть их судачат. Но вот Ханна... Как
быть с нею? Он возвратился в горницу и попросил у жены прощения.
Однако при всем том не следует думать, что Брандтер оглядывался на свою
прежнюю жизнь с чувством вины и раскаяния. Его боязливо-достойное
поведение, к которому он возвратился тотчас же после единственного своего
срыва, можно было бы скорее уподобить поведению узника в тюрьме, который
никогда не меряет шагами свою камеру из конца в конец, намеренно никогда
не пользуется всем ее пространством, ибо все-таки менее тягостно
остановиться по собственной воле, нежели натолкнуться на дверь, запертую
замком и задвижкой, или на непреодолимую стену. Но вот теперь, именно в
эти дни, наш Брандтер, можно сказать, натолкнулся на стену, и от удара
голова у него гудела. В дальнейшем он еще меньше расположен был хоть в
чем-то прекословить жене. Он весь ушел в себя, да, похоже, он напряженно
размышлял.