"Эдгар Лоуренс Доктороу. Жизнь поэтов" - читать интересную книгу автора

проносятся мимо, раскачиваясь и выдувая пузыри из жевательной резинки,
женщины на белых роликах.
- Рейчел не виновата, - говорит Ральф. - Разве могу я сказать ей, своей
жене, пережившей ужасы уничтожения евреев фашистами, что она символизирует
для меня смерть?
А Саша, суровый Саша, что посоветовал мне либо въезжать, либо уж
съезжать, ушел от своей жены Мэри. Это не было для меня такой уж новостью.
Прошлой зимой мы с Энджел отдыхали вместе с ними на Барбадосе. Я не в
восторге от Карибского моря, но жены вступили в тайный сговор: Мэри мечтала
побыть там несколько деньков наедине с Сашей и не надеялась вытащить его без
нашей помощи. Мы предались курортному кайфу: читали на пляже, купались,
ближе к вечеру играли в теннис, вечером заказывали роскошный ужин в
ресторане. Однако прошел день, прошел другой, и Мэри начала нервничать.
- Если мой муж не поторопится заняться со мной любовью, я пойду и
утоплюсь в океане, - заявила она моей жене.
И вот в один из ближайших вечеров, когда дамы ушли спать, мы с Сашей
задержались, чтобы выпить коньяку в баре гостиницы. Начали мы в тот день
около пяти с порции рома, за ужином опорожнили парочку бутылок доброго вина
и уже были на взводе.
- Саш, - начал я, - на карибских курортах есть такой неписаный закон:
раз ты привез сюда женщину, ее надо ублажать, будь это хоть твоя собственная
жена.
Он вскочил на ноги с такой пьяной решимостью, что опрокинул стул.
- Конечно, ты прав, Джонатан, - воскликнул он и, подтянув брюки,
нетвердым шагом устремился к двери.
Но по-настоящему скандальная новость - это Брэд. В первый же вечер по
возвращении в Нью-Йорк из поездки на Ближний Восток его видели в "Элио" с
собственной женой Мойрой. Я чувствую, как почва уходит у меня из-под ног.
Энджел без конца рассуждает на тему о том, что я никогда-то не позволяю
себе расслабиться, смягчиться, пойти навстречу, мол, всякий пустяк для
меня - дело принципа, всякое несогласие - бескомпромиссный спор, я-де не
умею прощать, забывать, уступать в мелочах. Все верно. Зато у нее нет
никакой гордости, для нее немыслимо отклонить приглашение, даже в компанию
последних ублюдков. Она годами ставит меня в неловкое положение. Я просто не
прихожу. Ей, видите ли, страшно отказать в просьбе совершенна случайным
знакомым, бог убьет ее на месте, если она скажет "нет". Стоит кому-нибудь
внушить ей, что ее считают своей, и она будет карабкаться под палящим
солнцем на скалы, дышать пылью рассыпавшегося в прах дерьма броненосцев.
Мой отец, тот регулярно пользовался подземкой. Помню как сейчас, я
провожаю его до станции (он уходил на работу часов в десять, одиннадцать
утра, садился в поезд Д и ехал в деловую часть города к своим банковским
счетам): "Будь поласковей с матерью, старайся уступать ей, не расстраивай
ее". Как я любил его. Человека, который разочаровал миллионы. Раздавал
обещания и не выполнял их. Ручался и обманывал доверие. Поручил твоим
заботам свою разъяренную жену. Мне лет тринадцать. Они жестоко рассорились,
и он оставляет меня успокаивать ее. Весь день я со страхом жду наступления
ночи. Мать в молчании готовит обед, ставит на стол три тарелки, мы с ней
обедаем, отцовский обед стынет на столе, она к нему не притрагивается. Я
делаю уроки, ложусь спать. Под утро меня будит новая ссора: где он был, что
делал? Брань, обвинения, рукоприкладство. Защищаясь, он делает ей больно,