"Эдгар Лоуренс Доктороу. Жизнь поэтов" - читать интересную книгу автора

или без галстука носить нельзя, водолазки мне не идут - шея толстая,
очки-консервы не годятся - глаза близко посажены, если с рубашкой все в
порядке - подходящие брюки в чистке, я не ношу жилетов, спортивных шортов,
цепочек, брелоков, часов, колец, шейных платков и черных галстуков. Уютно я
себя чувствую только в старых свитерах, потертых вельветовых штанах и
стоптанных башмаках, тут нет ни капли выпендрежа: вот, дескать, какой я
Эйнштейн; нет во мне никакой угрозы тебе, мир; посмотри, какой я
доброжелательный, этакий немного озабоченный, рассеянный субъект, без
претензий на сексапильность, я роняю мелочь и теряю ключи, у меня
мальчишеская улыбка, мой вид привлекает заботливо-собственническое внимание
женщин, я мягкий и симпатичный, мой любознательный ум не отравлен гневом.
Говорят, у Джини с Ником все в порядке, они, мол, прекрасно ладят, и я
рад за них, но Ник отмочил странную штуку, ему только что стукнуло
пятьдесят, и он выкопал в подвале своего дома громадную яму. Они живут в
Филадельфии, в городском особняке, все четыре этажа которого являют собой
картину тщательно спланированной и со вкусом оформленной по последнему слову
дизайна роскоши, причем верхний этаж целиком предоставлен Нику для его
занятий, тут и кабинет с персональным компьютером, и гимнастический зал с
велотренажером и подвесной грушей. Джини, она режиссер программы местных
новостей на телевидении, целый день на работе, их ребенок рано утром уезжает
в Фоксглав, или где там находится его школа, но Ник, показывая мне недавно
свое жилье, жаловался на то, что ему тут тесно, беспокойно, от Джини некуда
укрыться, она покупает ему веши, устраивает сюрпризы, то оборудует кабинет
какими-то светильниками, то водрузит туда полный Оксфордский словарь
английского языка в семнадцати томах, ему душно тут, он задыхается. И тогда,
рассказывал он, сопровождая меня в подвал и дальше вниз по лестнице, он
нанял подрядчика, и полдюжины рабочих с лопатами вручную вырыли котлован в
холодном плотном грунте колониальных времен под домом и соорудили ему
абсолютно звуконепроницаемый кабинет, где нет телефона и куда не допускается
никто, ни жена, ни чадо. Он отпер ключом висячий замок на двери, включил
свет и ввел меня внутрь.
- Потрясающе, Ник! - вымолвил я, поймав его свирепо торжествующий
взгляд. - Просто замечательно! - восторгался я, стоя в этой промозглой
подземной пещере и восхищенно разглядывая капли, выступившие на деревянной
облицовке. Пошлю ему в подарок бочонок амонтильядо.
Звонок.
Привезли книжные полки: светлый праздник души.
Черт побери, они же не собраны! Пусть провалится в тартарары тот
человеконенавистник, который придумал эту гнусность - "сделай сам". Пусть
сидит там в дерьме и "делает сам" до второго пришествия - я по его милости
палец себе разбил, сколько металлических заноз в ладони всадил. "Изготовлено
в Югославии"... Дружище Тасич родом из Дубровника, ну, попадись он мне,
достанется ему на орехи!
А вот и худший из всех часов: налив себе выпить за мои первые дни
свободы, я делаю глупость - звоню Энджел. Она, конечно же, тоже наливает
себе, и мы говорим с бокалами в руке.
- Как дела в серале? - вопрошает она.
- Брось, Энджел, не заводись.
- В тот вечер у Дэвида и Норы мне стало так обидно, когда ты сказал при
всех, что у меня, мол, будет право посещения.