"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

теплыми. Я погладил жеребенка по крупу, но слишком слабо, и его шкура
передернулась, словно я был мухой. В деревянном загончике размером с
песочницу волнисто переливались пищащие цыплята, словно ярко-желтый флаг
солнца трепетал над землей. В загоны к животным было набросано сено; я
вдыхал запах сена, запах навоза, и это не было неприятно: мощный массив
запахов как бы побуждал к постижению жизни в большем, чем прежде мыслилось,
объеме. Улыбчивые загорелые молодые женщины в легких зеленых платьях о
чем-то рассказывали со ступенек трейлеров. С ведома и благословения матерей
ребятишкам предлагалось потолкаться среди животных, в самой их плодородной
гуще, порадоваться их подлинности; и я действительно радовался от души.
Но самые лучшие, самые захватывающие весенние вылазки устраивал отец,
большой непоседа, все время стремившийся куда-то вдаль. Вообще-то он обычно
по воскресеньям навещал своих родителей - моих дедушку и бабушку, живших
севернее Кингсбридж-роуд на Большой Магистрали. Но в это время года от
полноты и радости бытия он был просто неспособен делать что-либо обыденное.
И вот однажды в воскресенье мы отправились на теннисные корты на угол авеню
Морриса и 167-й улицы - будь здоров, между прочим, прогулочка, - и там отец.
играл в теннис сперва с матерью, перестукиваясь белым мячиком туда-сюда
через сетку, а потом с Дональдом, которого он учил ударам открытой и
закрытой ракеткой.
- Вот так, - повторял он. - Вот так. Хорошо. Так и действуй.
Я был еще слишком мал, чтобы управляться с ракеткой одной рукой. Когда
пришла моя очередь, я принялся шуровать ею, словно это бейсбольная бита.
Долго предаваться этому занятию я не собирался: вдруг, думаю, забью мяч на
чужой корт, кому-нибудь игру испорчу!
- Об этом можешь не волноваться, - успокоил меня отец.
Тут я подумал: как он все же здорово смотрится в белых штанах и
рубашке, в теннисных туфлях, как сверкают его глаза, когда он делает
ракеткой то так, то этак, отражая мяч. Казалось, у него все получается вовсе
без усилий, и всегда он там, куда летит мяч.
- Надо чуть присогнуть коленки, - поучал он. - И надо предчувствовать.
Боком, боком к сетке! Ракетку занес, бьешь - и сам весь туда!
Слишком я был увлечен происходящим, чтобы еще и слушать. Мать играла
хорошо: хоть она и не так быстро двигалась, как папа, все же по мячу
попадала точно и отбивала без промаха. Вовсе не была ни растяпой, ни
размазней, как представляют обычно девчонок. На ней было белое платье и
козырек от солнца с завязками поверх прически, а еще туфли и длинные белые
носки.
Кортов было множество. Я насчитал двенадцать. Вокруг всей территории
шла металлическая сетчатая изгородь. Покрытие кортов было земляное, из
красной глины, у меня потом все носки от нее были красные. Белые линии
рисовали известью, их то и дело служителю приходилось подновлять, потому что
игроки их затаптывали.
Отец вечно подвигал нас на какие-нибудь дела. Очередной его затеей было
уговорить доктора Перельмана - его приятеля и нашего домашнего дантиста,
жившего напротив, - чтобы тот, благо у него есть машина, вывез обе семьи за
город на пикник. Тот вывез. Большого восторга от езды я не испытал: еще бы,
сидеть пришлось не только на заднем сиденье перельмановского "плимута", но к
тому же у матери на коленях. Не знаю, ко всем "плимутам" это относится или
нет, но уж перельмановский точно был будто специально сделан так, чтобы