"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

наждачного круга, срывающего с лезвия сноп искр, которые являли для меня
суть понятия быстротечности - так скоро они сгорали в полете, так неуловим
был миг их бытия; еще были старьевщики в котелках-дерби, которые покупали
поношенную одежду, унося ее в огромных тюках за спиной; и мусорщики с
двухколесными тачками, груженными высокими кипами газет и тряпок, кучами
сплющенных жестянок, ломаных стульев и кроватей и коробками битой посуды;
какие-то люди звонили у подъездов, чтобы продать картонку свежих яиц, или
подписку на журнал, или красные бумажные маки (средства шли в пользу
ветеранов); а еще бородатые мужчины в черных шапочках и черных зимних пальто
приходили просить у дверей пожертвования - у них были ящички для монет и
верительные грамоты, выданные йешивами7.
- О господи, - воскликнула однажды мать, закрывая дверь после того, как
в нее позвонил очередной залетный визитер, - когда-нибудь это кончится или
нет? Когда я была маленькая и отец переехал с нами в Бронкс, ему и невдомек
было, что за нами двинется весь Нижний Ист-Сайд.
Частенько у этих странствующих торговцев, попрошаек и посредников вид
бывал весьма непрезентабельный, они бывали оборванными, грязными, их
лишившиеся живого огня глаза бывали тусклы и обведены темным, но я не помню,
чтобы хоть раз я почувствовал исходящую от них угрозу.
Однажды появилась бригада рабочих, присланная Управлением общественных
работ заделывать на дороге колдобины. Грузовик привез чаны с гудроном и
притащил на двухколесном прицепе специальную печь для разогрева массы.
Разожженная печь шумела и ревела. Рабочие приподнимали над дымящимся
асфальтом трамбовки на длинных рукоятях и били ими оземь. На одном из
рабочих был костюм-тройка в тонкую полоску и серая мягкая шляпа. Он был одет
точь-в-точь как мой отец. Правда, костюм был измят и грязен, а узел галстука
приспущен - рабочему было жарко. Шляпа сдвинута на затылок. Я встревожился.
Другое дело еще, если бы он был босс - мелькнула такая надежда, - но босс
сидел в кабине грузовика и читал газету.
Когда работу кончили, этот человек в костюме перекинул свою трамбовку
на длинной рукояти через плечо, как все другие, и побрел по улице вслед за
грузовиком, который медленно ехал к следующей колдобине.

На исходе каждой весны в парке "Клермонт" - или, по-нашему, в "большом
парке" - парковое управление развертывало передвижную сельскохозяйственную
выставку. Сама очень ею заинтересовавшись, моя мать однажды сводила меня
туда. Мы перешли авеню Маунт-Иден, пересекли "Овал", опять перешли уже
другую ветвь авеню Маунт-Иден и оказались у подножия парковой подпорной
стенки, сложенной из округлых камней. Взбежали по каменным ступеням. Перед
нами лежал огромный замечательный парк с газонами, игровыми площадками и
тенистыми аллеями. Здесь было прохладнее, чем на улице. На лужайках среди
деревьев располагались палатки и грузовики передвижной выставки. Никаких
ворот, никакой загородки. Вдруг мы очутились среди овец с их ягнятами, коров
и телят, лошадей со своими жеребятами, и все они кротко и терпеливо
подставляли бока прикосновениям городских ребятишек. И редко-редко когда
блеянием или ржаньем давали понять, что предпочли бы иное пастбище. Правда,
гуси и утки, с гоготом и кряканьем мельтешащие там и сям и панически
хлопающие подрезанными крыльями, близко нас не подпускали, что казалось мне
совершенно естественным - признаком их разумности, так сказать. Меня
подозвали, предложили подержать кролика, я не преминул. Животные были