"Томас Диш. 334" - читать интересную книгу автора

лучше. Он вспомнил, как машет руками Сократ и философское эссе слепой
девушки. Он заказал пять лучших книжек о Сократе, написанных на уровне
старшей школы, и принялся читать, выхватывая куски в произвольном порядке.

Поздним вечером Берти дочитал ту главу в "Республике" Платона, где
излагается знаменитая притча о пещере. В полусне, света белого не видя, он
побрел слепящим разноцветьем огней Уолл-стритовской третьей смены. Даже
после полуночи улицы и площади кишели народом. В конце концов он оказался в
коридоре, уставленном торговыми автоматами, потягивал кофе, разглядывал
окружающие лица и думал, подозревает ли хоть кто-нибудь из них - женщина,
приклеившаяся к "Таймс", увлеченные болтовней престарелые посыльные -
правду? Или они, как бедные узники в пещере, повернуты лицом к скале, видят
лишь тени и даже представить не могут, что где-то снаружи есть солнце,
небо, целый сокрушительно прекрасный мир.
Никогда прежде он не понимал, что такое прекрасное - что это больше,
чем ветерок из окна или ложбинка меж грудей Милли. Не в том дело, что он,
Берти Лудд, чувствует или чего хочет. Прекрасное во всем и светится. Даже в
бессловесных торговых автоматах. Даже в слепых лицах.
Он вспомнил, как афинский Сенат проголосовал осудить Сократа на
смерть. Совращение молодежи, ха! Он испытывал к афинскому Сенату ненависть
- но это была не та ненависть, к какой он привык. На этот раз для ненависти
была причина: справедливость!
Прекрасное. Справедливость. Истина. Любовь, вероятно, тоже. Где-то
всему есть объяснение. Смысл. Все наполняется смыслом. Не просто набор
слов.
Он вышел на улицу. Новые эмоции накатывали быстрее, чем он успевал их
проанализировать, словно громадные мчащиеся облака. В одно мгновение, глядя
на собственное лицо, отраженное затемненной витриной продмага
спецассортимента, ему захотелось расхохотаться в голос. В следующее
мгновение, вспомнив шлюшку, этажом ниже места его нынешнего обитания, как
та лежит на продавленной кровати в своем платьице, ему захотелось
разрыдаться. Берти казалось, что он может видеть боль и безнадежность всей
ее жизни так же четко, как будто прошлое и будущее ее - это физический
объект перед его глазами, статуя в парке.
Он стоял один у береговой ограды Баттери-парка. На бетонный берег
набегали темные волны. Вспыхивали и гасли сигнальные огни - красный и
зеленый, белый и белый, - двигаясь на фоне звезд к Централ-парку.
Прекрасное? Теперь идея казалась слишком уж эфемерной. Что-то во всем
этом было еще. Такое, что мурашки по коже, и он не мог объяснить почему.
Тем не менее, духовный подъем ощущался так же. Едва очнувшись, душа Берти
билась изо всех сил, лишь бы не дать этому ощущению, этому жизненному
началу ускользнуть безымянным. Каждый раз, стоило только ему подумать: вот,
поймал, - как ощущение снова уворачивалось. В конце концов, уже перед
рассветом, он направился домой, временно побежденный.
Как раз когда он поднимался к себе, из комнаты Франсес Шаап выходил
герильеро - в гражданке, но точно герильеро, со звездно-полосатой
татуировкой во весь лоб. Берти ощутил укол острой ненависти к тому, после
чего прихлынула волна сочувствия к девушке. Но сегодня у него не было
времени пытаться помочь ей - если она вообще нуждалась в его помощи.
Спал он прерывисто - словно труп, погружаемый в воду и всплывающий на