"Димитр Димов. Осужденные души" - читать интересную книгу автора

которая знает о своей близкой гибели, души, что уже стоит у черных вод
Ахерона...

Часть вторая

Фани и Лойола

I

В дождливое апрельское утро тысяча девятьсот тридцать шестого года Фани
проснулась, против обыкновения, рано и, протерев глаза, ощутила легкий
приступ раздражения. Она жила в Испании уже месяц, и страна не показалась ей
ни варварской, ни романтичной и не такой уж смешной, как ее в прошлом веке
изобразили в своих романах Готье и Дюма или какой ее хотели видеть многие
современные писатели, превозносившие ее набожность и традиции с неменьшим
воодушевлением, чем бои быков и сомнительный стиль страстных cante
flamenco.[16] Напротив, предметы, события и люди этой страны, где свет жизни
был так ярок, а тени смерти так глубоки, будили у Фани какое-то необычное,
горькое любопытство. А раздражение ее было вызвано тем, что она пригласила в
гости нескольких друзей и теперь не знала, что с ними делать.
Двое из них - Джек Уинки и Клара Саутдаун, американцы, - надоели ей
своей глупостью, а третий - Жак Мюрье - любил ее и молча страдал, и это тоже
ее тяготило. Американцев она пригласила из признательности - они дали ложные
показания и облегчили ей развод с мистером Морисом Ллойдом, скотоводом из
Йоркшира, - развод, который из-за железного упорства мистера Ллойда тянулся
целых три года. Что до Жака Мюрье, с ним ее связывал мимолетный зимний роман
в Баварских Альпах. Фани находила француза чересчур "мозговым" - выражение,
усвоенное ею из книг. Этим определением она осуждала его несносную привычку
разрушать приятные иллюзии, привычку, которая вечно толкала его к
ироническим рассуждениям и убивала всю его пылкость. Когда увлечение Фани
прошло, она открыла в нем незаменимого друга, но Мюрье, увы, не мог понять
ни ее потребности иметь его постоянно при себе, ни того обстоятельства, что
она не может вечно быть его любовницей.
После развода родственники мистера Ллойда распустили по адресу Фани
кое-какие слухи, к несчастью не совсем вымышленные, и она сочла необходимым
исчезнуть на некоторое время из Англии, чтобы погасить молву. Шесть месяцев
она провела в Париже и на юге Франции, а весной приехала в Сан-Себастьян.
Акварельные краски ранней весны были здесь мягче, чем на побережье у
Биаррица, но люди казались темпераментнее и ярче.
Фани совершила короткую автомобильную поездку на юг и увидела немало
интересного. У этой страны был свой красочный облик и свои формы, которые
проплывали перед ее глазами, как в цветном фильме, за праздничной пышностью
и театральной фантастикой которого, однако, угадывалась жестокая трагедия
народа, борющегося с самим собой, чтобы выйти на какой-то свой, новый путь.
Разумеется, это были беглые впечатления, и все это трогало Фани лишь
постольку, поскольку казалось занятным и вызывало острое возбуждение,
подобное трепету, который охватывает иностранца, когда бычьи рога вспарывают
живот несчастного, разодетого в золото и шелк тореро. Здесь не было и в
помине филистерского спокойствия других стран. Одна крайность переходила в
другую без мягких полутонов компромисса, и столкновения этих крайностей