"Любен Дилов. Жестокий эксперимент" - читать интересную книгу автора

балконов, - не осталось ли оно с тех времен, когда человек обитал на кронах
деревьев. Может, таким образом он торжествовал над осаждавшими его врагами?
Пользуются же и сегодня некоторые животные и птицы подобным способом мести!
Позже это трансформировалось в подсознании в акт самоутверждения: писать в
бездну под собой, на своего извечного врага, и тем самым - на свой страх
перед нею!... Вроде бы задавал себе этот вопрос шутя, ища самооправдания в
содеянном, а вышло - чуть ли не антропологическое открытие совершил. И от
этого на душе стало легче.
Большой рубиновый фонарь на сигнальной мачте безуспешно боролся за
самостоятельность под луною. Анемичный ветерок тоже был как бы прижат ее
лучами к воде, однако по мере захода луны, скорее всего, усилился бы, и
паруса, управляемые электронным автопилотом, определяющим силу и направление
ветра, все равно поймали бы его.
Альфа не закрыла иллюминаторы, и в каюте оказалось довольно светло,
поэтому он разглядел, что лицо ее было каким-то серым и мертвенным,
застывшим. Чтобы снова не встречаться с ней и не задавать себе вопросов
вроде: кто же эта женщина и кой черт дернул его пустить ее на борт своей
лодки, он быстро прошел через каюту, повернувшись к ней спиной, бесшумно
закрыл за собой дверь и расположился в кресле.
Растворив в себе ветровое стекло кабины, лунный свет фосфоресцировал в
шкалах и циферблатах. Чтобы поднять паруса, необходимо было хоть ненадолго
выключить мотор, и профессор забеспокоился, что разбудит свою гостью,
совершенно забыв, что в отличие от рубки каюта имела специальную изоляцию.
Скрежет цепи и удар якоря о борт, когда тот устраивался в своем логовище,
заставили его прислушаться. Вокруг было по-прежнему тихо, гостья спала.
Паруса затрепетали. В призрачном безмолвии было так светло, что он увидел
даже, как расправляются складки парусов. Вот паруса перемолвились о чем-то с
ветром, заотражали, как зеркало, голубовато-белые лучи луны. На палубе стало
еще светлее.
Он выключил мотор, задал курс автопилоту, и нетерпение встать на правом
или левом борту яхты, порадоваться ночному ее великолепию, погнало его
обратно. Видимо, нетерпение сделало его совсем неосторожным. Уже на выходе
он вдруг почувствовал взгляд своей гостьи. Оглянулся. Теплые аметисты
превратились в холодные черные ониксы. Профессор остановился. Альфа даже не
шелохнулась, а глаза ее, несмотря на неестественную распахнутость, казались
мертвыми.
- Спите, спите. Все в порядке, - произнес он шепотом.
Ее взгляд остановился на двери каюты, но не последовал за ним, и
профессор подумал, что лучше было бы разбудить ее окончательно. Но затем
передумал. Однако этот взгляд, казалось, вонзился в его сознание, как он ни
убеждал себя, что в состоянии гостьи нет чего-либо болезненного. Он
вспомнил, что таким же беспамятным бывал взгляд его молодой жены во время
долгих любовных ночей. И снова отметил, что куда естественнее было бы, делай
они сейчас то же самое, но укора при этом не почувствовал, ибо любовное
блаженство не заменило бы того удовлетворения, какое от испытывал при виде
своей вдохновенно распростершей крылья-паруса яхты. Только обойдя ее раз
двадцать, то и дело останавливаясь, чтобы послушать ее ласковую болтовню с
ветром и волнами, он, окончательно продрогший, лег под одеяло, чтобы
задуматься теперь уже над тем, не стареет ли он в самом деле, если вместо
любви отдает предпочтение этому удовольствию.