"Чарльз Диккенс. Жатва" - читать интересную книгу автора

своего мужа, и то он догадался бы об этом сейчас, будь он даже много глупее,
чем был на самом деле.
- С тех пор я мало-помалу отдала брату все, что могла ему уделить,
короче говоря, все, что имела. Я верю, что вы принимаете в нем участие, и
потому не хочу быть откровенной только наполовину. Уже после того, как вы
стали наезжать сюда, он потребовал сразу большую сумму - сто фунтов. Мне
пришлось отказать ему. Я очень встревожена тем, что он так сильно запутался
в долгах, но до сих пор держала все это в тайне, и только сейчас вверяюсь
вашей чести. Я ни с кем не говорила об этом, потому что... но вы и так
знаете, по какой причине, - резко оборвала она.
Он был человек находчивый и, усмотрев удобный случай показать ей самое
себя, не преминул воспользоваться им, говоря об ее брате.
- Миссис Баундерби, хоть я и повеса, погрязший в мирской суете, но,
верьте мне, ваши слова вызывают во мне живейшее сочувствие. Я не могу
безоговорочно обвинять вашего брата. Мне понятна снисходительность, с какой
вы относитесь к его ошибкам, и я склоняюсь к тому же. При всем моем
безграничном уважении к мистеру Грэдграйнду и мистеру Баундерби, я не могу
отделаться от мысли, что детство его не было счастливым. Не подготовленный
воспитанием к той роли, какую ему предстояло играть в обществе, он на
собственный риск и страх ударился из одной крайности, которую так долго - и
несомненно с лучшими намерениями - навязывали ему, в другую. Чисто
английская, столь независимая прямота мистера Баундерби безусловно
привлекательнейшая черта его характера, но она - в этом мы с вами согласны -
не располагает к доверию. Если вы позволите мне выразить свое мнение, то я
сказал бы, что этой прямоте, пусть в самой малой степени, не хватает той
чуткости, в которой юное существо, с ложно истолкованным складом души, с
задатками, направленными по ложному пути, могло бы искать утешения и опоры.
Он посмотрел ей в лицо и прочел в ее взоре, устремленном в густую тень
деревьев по ту сторону испещренной солнечными бликами лужайки, что его с
ударением произнесенные слова она относит к себе.
- Поэтому многое в его поведении простительно, - продолжал он. - Но
одного я ему простить не могу, и в моих глазах это тяжкая вина.
Луиза перевела взгляд на его лицо и спросила, о какой вине он говорит?
- Быть может, я и так сказал предостаточно. Быть может, вообще было бы
лучше, если бы этот намек не сорвался у меня с языка.
- Вы пугаете меня, мистер Хартхаус. Прошу вас, говорите.
- Чтобы понапрасну не томить вас и потому, что между нами установилось
теперь полное доверие касательно судьбы вашего брата, доверие, которое,
клянусь вам, мне дороже всего на свете, - я повинуюсь. Вина его в том, что
нет у него той глубокой признательности за любовь к нему его лучшего друга,
за преданность его лучшего друга, за ее самоотвержение, за жертвы,
принесенные ею, которая должна бы сквозить в каждом его слове, в каждом
взгляде и поступке. Насколько я могу судить, воздает он ей за все весьма
скудно. То, что она для него сделала, заслуживает неустанной заботы, а не
ворчливого своенравия. Я сам довольно пустой малый, миссис Баундерби, но я
не столь бессердечен, чтобы отнестись равнодушно к непростительной на мой
взгляд неблагодарности вашего брата.
Очертания рощи расплывались перед ее полными слез глазами. Эти слезы
поднялись со дна глубокого, долго скрываемого родника, но они не утоляли
жестокой боли, терзавшей ее сердце.