"Чарльз Диккенс. Путешественник не по торговым делам" - читать интересную книгу автора

извинениями рассказывали о том, что шестьдесят два безобразника читают
путешествия, популярные биографии и обыкновенную беллетристику, повествующую
о сердечных и душевных порывах обыкновенных, во всем им подобных людей, и с
таким усердием прославляли двух замечательных личностей, которые, просидев
целый день в четырех стенах за работой, читают потом Эвклида; трех
замечательных личностей, которые после трудов дневных читают книги по
метафизике; одного индивидуума, читающего книги по богословию после подобных
же трудов, и еще четырех, вгрызающихся после подобных трудов сразу в
грамматику, политическую экономию, ботанику и логарифмы, что, как я
заподозрил, всех этих читателей, составлявших предмет такой гордости,
олицетворяет, должно быть, один человек, специально для того нанятый.
Уйдя из Клуба механиков и продолжив свою прогулку по городу, я
по-прежнему замечал на каждом шагу все то же упорное сверх всякой меры
старание спрятать подальше от глаз естественное человеческое желание
поразвлечься - так иные неряшливые хозяйки сметают с заметных мест пыль и
делают после этого вид, будто комната прибрана. Тем не менее все эти
притворщики преподносили вам развлечения, но только унылые и жалкие.
Заглянув в магазин "серьезной литературы" (так он именуется в Скукотауне),
где в детстве я изучал лица джентльменов, изображенных на кафедре, с
газовыми рожками по обеим сторонам оной, и пробежав глазами раскрытые
страницы некоторых брошюр, я обнаружил даже в них отменное стремление
выказать шутливость и достичь драматического эффекта, - право же, это
стремление замечалось даже у одного гневного обличителя, предававшего
жестокой анафеме какой-то несчастный маленький цирк. Обозревая книги,
предназначенные для молодых людей из "Лассо любви" и других превосходных
обществ, я подобным же образом обнаружил у их авторов мучительное сознание
того, что начинать, во всяком случае, им следует как обыкновенным
рассказчикам, дабы обманом внушить юным читателям мысль, будто им предстоит
интересное чтение. Я двадцать минут по часам разглядывал эту витрину, и
потому вправе, - имея в виду не один только этот случай, - сделать дружеский
упрек художникам и граверам, иллюстрирующим подобные книги. Думают ли они о
том, какие ужасные последствия может иметь принятый ими способ изображать
Добродетель? Задавались ли они вопросом, не может ли боязнь того, что они
приобретут безобразно одутловатые щеки, вывихнутую ногу, неуклюжие руки,
кудряшки на голове и безмерной величины воротники, которые изображаются как
неотделимые атрибуты Добродетели, - не может ли все это заставить
впечатлительных и слабых людей закоснеть в Пороке? Самый убедительный (меня
он, правда, не убедил) пример того, чего могут достигнуть Мусорщик и Матрос,
обратившиеся на путь добродетели, я увидел в той же витрине. Когда эти
друзья-приятели, пьяные и беспечные, в крайне потрепанных шляпах, с
волосами, нависшими на лоб, стояли, прислонившись к столбу, они выглядели
весьма живописно, и казалось, что не будь они такими скотами, они были бы
людьми довольно приятными. Но когда они преодолели свои дурные наклонности,
головы их, в результате, так распухли, волосы так раскудрявились, что щеки
казались запавшими, обшлага так удлинились, что работать им теперь было
никак невозможно, а глаза так округлились, что заснуть им теперь было тоже
никак невозможно, и они являли собою зрелище, рассчитанное на то, чтобы
толкнуть робкую натуру в пучину бесчестия.
Однако часы, пришедшие в такой упадок с тех пор, как я видел их в
последний раз, напомнили мне, что я уже достаточно здесь простоял, и я