"Чарльз Диккенс. Путешественник не по торговым делам" - читать интересную книгу автора

ходил посмотреть на них. Внимательно изучив все семейство, состоявшее из
двух лордов и десяти леди, я пришел к заключению, что от имени семьи
выступают главный лорд и главная леди. Последней была, по-моему, особа в
годах, облысевшая настолько, что ствол каждого пера был на виду, и вся она
походила на пучок канцелярских перьев. Когда товарный фургон, который
сокрушил бы слона, выкатывает из-за угла и мчится прямо на птиц, они
выпархивают невредимые из-под лошадей, нисколько не сомневаясь в том, что
это пронеслось какое-то небесное тело, которое, быть может, оставило за
собой что-нибудь съестное. Старые ботинки, поломанные чайники и сковородки,
лоскутки от чепцов они рассматривают как некий метеориты, специально
свалившиеся с неба, чтоб курам было что поклевать. Юлу и обручи они,
по-моему, принимают за град, волан - за дождь или росу. Газовый свет кажется
им таким же естественным, как и всякий другой. И я более чем подозреваю, что
в сознании двух лордов кабак на углу, открывающийся раньше других,
совершенно вытеснил солнце. Я точно установил, что они начинают кукарекать,
когда в кабаке открывают ставни, и как только выходит мальчик, чтобы
заняться этим делом, они приветствуют его, словно он - Феб собственной своей
персоной.


XI

^TБродяги^U

Слово "бродяга", упомянутое случайно в моей последней заметке,
заставило меня столь живо представить себе многочисленное бродяжное
братство, что едва лишь я отложил перо, как снова испытал потребность взять
его в руки и написать кое-что о бродягах, которых я встречал летом на всех
дорогах, куда бы ни шел.
Когда бродяга садится отдохнуть на обочине, он свешивает ноги в сухую
канаву, а когда он ложится спать, что проделывает весьма часто, он
непременно лежит на спине.
Вот, у большой дороги, подставив лицо палящим лучам солнца, на пыльном
клочке травы под живой изгородью из терновника, отделяющей рощицу от дороги,
лежит и спит мертвым сном бродяга из ордена диких. Он лежит на спине,
обратив лицо к небу, а рука в изодранном рукаве небрежно прикрывает лицо.
Его узелок (что может быть такое в этом таинственном узелке, ради чего
стоило бы таскать его по дорогам?) валяется рядом, а его спутница
бодрствует, опустив ноги в канаву и повернувшись спиной к дороге. Ее чепец
низко надвинут на лоб, дабы защитить лицо от солнца во время ходьбы, и она,
как принято у бродяг, туго стягивает талию чем-то вроде передника. Когда ни
увидишь ее в эти минуты отдыха, она почти всегда с вызывающим и угрюмым
видом делает что-то со своими волосами или чепцом и поглядывает на вас
сквозь пальцы. Днем она редко спит, но готова сидеть сколько угодно рядом с
мужчиной. А его склонность ко сну вряд ли можно объяснить тем, что он
утомился, неся узелок, ибо она носит его чаще и дольше. Когда они идут, он
обыкновенно, угрюмо понурив голову, тяжело шагает впереди, а она со своей
ношей тащится сзади. Он к тому же склонен учить ее уму-разуму, каковая черта
его характера чаще всего проявляется, когда они сидят на лавке у питейного
дома; ее привязанность к нему объясняется, очевидно, именно этой причиной,