"Чарльз Диккенс. Путешественник не по торговым делам" - читать интересную книгу автора

служба отзывалась гнилыми апельсинами, пониже к реке этот запах переходил в
запах селедки и постепенно скрадывался в доносимом порывами ветра запахе
всевозможной рыбы. В одной церкви, в точности напоминавшей ту церковь из
"Пути повесы" *, где герой женится на отвратительной старухе, не
чувствовалось никаких присущих исключительно ей ароматов до тех пор, пока
орган не обдал нас запахом кожи из ближайшего склада.
Но каким бы ни был запах, в людях не было никаких, присущих
исключительно этой округе черт. Никогда не набиралось достаточно людей,
которые были бы характерны для какой-нибудь местности или профессии. Все они
разъезжались накануне вечером, и в многочисленных церквах томились
невыразимой тоской случайные пришельцы.
Среди путешествий не по торговым делам, предпринятых мною, воскресные
путешествия этого года занимают особое место. Вспоминаю ли я о церкви, где
об окна чуть ли не хлопали паруса устричных лодок с реки, или о церкви, где
железная дорога проходила чуть ли не над самой крышей и проносящиеся поезда
заставляли гудеть колокола, ко мне всегда возвращается странное чувство.
Летними воскресеньями, моросил ли дождь или светило яркое солнце (и то и
другое лишь подчеркивало праздность и без того праздного Сити), я сидел в
зданиях, расположенных в самом сердце мировой столицы и все же знакомых
гораздо меньшему числу людей, говорящих на английском языке, чем старинные
строения Вечного города или пирамиды Египта, и меня окружала та особая
тишина, которая присуща местам обычно оживленным, когда они обезлюдели.
Темные ризницы, в которые я заглядывал; потемневшие метрические книги,
которые я листал, маленькие, стиснутые стенами домов приходские кладбища,
разносившие эхо моих шагов, оставили во мне впечатление не менее сильное и
необычное, чем все, что я видел в других местах. Во всех этих пыльных,
изъеденных червями метрических книгах нет ни единой строчки, которая не
заставляла бы некогда чьи-то сердца биться от радости или не исторгала из
чьих-то глаз слезы. Давно высохли слезы, давно перестали биться эти сердца,
и старое дерево под окном, ветвям которого стало теперь мало места,
проводило их всех в мир иной. Пережило оно и могилу бывшего владельца бывшей
компании, на которую падают капли с его ветвей. Сын его обновил ее и умер,
дочь его обновила ее и умерла, и теперь, когда память о нем прожила
достаточно долго, дерево завладело ею, и по могильной плите с его именем
прошла трещина.
Мало есть столь разительных свидетельств тому, какие перемены в обычаях
и нравах принесли два или три столетия, чем эти покинутые церкви. Многие из
них отличаются красотой и богатством, некоторые возведены по проектам Рена
*, многие поднялись из пепла Великого пожара, другие пережили чуму и пожар,
чтобы в наши дни умереть медленной смертью. Никто не знает, что принесет ему
время, но уже сейчас можно сказать, что его набегающий вал не отхлынет пред
церквами Сити, их прихожанами, их ритуалом. Они стоят памятниками минувшего
века, подобно могилам бывших наших сограждан, что находятся под ними и
вокруг них. В них не мешает порой заглянуть в воскресенье, ибо звучит в них
мелодичный отзвук тех времен, когда в лондонском Сити воплощался весь
Лэндон, когда подмастерья и ополчение граждан играли важную роль в
государстве, когда даже лорд-мэр был реальностью, а не фикцией, раздуваемой
но привычке на один день в году его именитыми друзьями, которые столь же
привычно потешаются над ним остальные триста шестьдесят четыре