"Чарльз Диккенс. Путешественник не по торговым делам" - читать интересную книгу автора

и только пред ним!" - и Анжелика согласилась, что ни пред каким другим; так
оно и было, ибо ни пред каким другим алтарем мы не предстали, как, впрочем,
и перед этим. О Анжелика, где ты проводишь это воскресное утро, когда я не
могу прислушаться к проповеди, что сталось с тобою и - еще более трудный
вопрос - что сталось со мною, с тем юношей, что сидел возле тебя?
Но вот нам уже подают знак всем вместе нырнуть вниз, - чем, разумеется,
мы в какой-то мере отдаем дань условности, равно как и тем странным шорохом,
и шелестом, и звуком прочищаемых глоток и носов, без которых в определенных
местах не обходится ни одна церковная служба и которые не обязательны ни при
каких других обстоятельствах. Минуту спустя служба закончена, и орган
возвещает, как безмерно он, старый ревматик, этому рад, а еще минуту спустя
мы все уже вышли из церкви, и Белесо-коричневый запирает за нами дверь. Еще
минута или чуть побольше, и на приходском кладбище соседней церкви,
напоминающем большой ветхий ящик с резедой (на нем всего два дерева и одна
могила), я встречаю Белесо-коричневого, который уже в качестве частного лица
несет себе на обед пинту пива из трактира на углу, где хранятся ключи от
сарая с прогнившими пожарными лестницами, которые ни разу никому не
понадобились, и где на втором этаже стоит истрепанный, потертый на швах и
вконец обносившийся бильярд.
В одной из церквей Сити - только в одной - я встретил человека,
который, казалось, был непременной принадлежностью этой части города. Я
запомнил эту церковь по тому обстоятельству, что священник не мог пробраться
к своему пюпитру, иначе как минуя пюпитр причетника, или, - не помню точно,
но это и не важно, - он не мог пробраться на кафедру, иначе как минуя
аналой, а также но присутствию этого человека среди чрезвычайно
немногочисленной паствы. Вряд ли нас набралась там дюжина, и в подкрепление
там не было даже заморенной школы для бедных. Человек этот был немолод
годами, одет в черный костюм прямого покроя и носил на голове черную
бархатную шапочку, а на ногах суконные башмаки. С виду он был богат,
степенен и разочарован в жизни. Он приводил с собой за руку таинственное
дитя женского пола. На девочке была касторовая шляпа с желтовато-серым
твердым пером, которое наверняка никогда не принадлежало ни одной птице
небесной. Кроме того, на ней были нанковое платье, короткая жакетка из той
же материи, коричневые рукавички и вуаль. На подбородке у нее выступало
большое пятно от смородинного желе, и она вечно хотела пить. На этот предмет
у человека была припасена в кармане зеленая бутылка, из коей после
исполнения первого псалма девочка на глазах у всех и напилась. За все время
службы она с этих пор не шелохнулась и стояла на скамейке большой ложи,
плотно втиснувшись в угол, словно дождевая труба.
Человек ни разу не открыл свой молитвенник и ни разу не взглянул на
священника. Он ни разу не присел, а стоял, облокотившись о барьер ложи, и
глядел на дверь, время от времени прикрывая глаза правой рукой. Церковь для
своих размеров была довольно длинной, и он стоял недалеко от священника, но
все равно не отрываясь смотрел на дверь. Без сомнения, это был старый
бухгалтер или старый торговец, который сам ведет свои книги и которого можно
увидеть в Английском банке в дни выплаты дивидендов. Без сомнения, он всю
жизнь прожил к Сити и презирает все другие части города. Почему он глядел на
дверь, мне так и не удалось узнать, но я совершенно уверен, что он жил в
ожидании тех времен, когда горожане снова поселятся в Сити и оно обретет
свою былую славу. Он, видимо, ждал, что это случится воскресным днем и