"Чарльз Диккенс. Путешественник не по торговым делам" - читать интересную книгу автора

надлежит топорщиться, обвисали, и наоборот, всегда встретишь во время
богослужения) и трое смешливых мальчишек. Священник, вероятно, состоит
капелланом какой-нибудь торговой компании; у него подернутый влагой пьяный
взгляд и вдобавок сапоги раструбом, как у человека, знакомого с портвейном
урожая двадцатого года и винами кометы.
От скуки мы впадаем в дремоту, так что всякий раз, как трое смешливых
мальчишек, которые забились в угол возле ограждения алтаря, прыскают со
смеху, мы вздрагиваем, словно от звука хлопушки. И мне вспоминается, как во
время воскресной проповеди в нашей сельской церкви, когда солнце светило так
ярко и птицы пели так мелодично, крестьянские мальчишки носились по мощеному
двору, а причетник вставал из-за своего пюпитра, выходил, и в воскресной
тишине было отчетливо слышно, как он гонялся за ними и колотил их, после
чего возвращался с лицом сосредоточенным и задумчивым, чтобы все подумали,
будто ничего такого и не было. Смешливые мальчишки в этой лондонской церкви
весьма смущают спокойствие духа тетки с племянником. Племянник сам
мальчишка, и смешливые его ровесники искушают его мирскими соблазнами,
потихоньку показывая ему издали мраморные шарики и веревочку. Сколько-то
времени этот юный святой Антоний противится искушению, но потом превращается
в отступника и начинает жестами просить смешливых мальчишек, чтоб они
"подкинули" ему шарик-другой. На этом и ловит его тетка, суровая обедневшая
дворянка, которая ведет в их доме хозяйство, и я замечаю, как эта почтенная
родственница тычет ему в бок рифленой крючковатой ручкой старинного зонтика.
Племянник вознаграждает себя тем, что задерживает дыхание и заставляет тетку
со страхом подумать, будто он решил лопнуть. Сколько ему ни шепчут, сколько
его ни трясут, он раздувается и бледнеет, снова раздувается и бледнеет и
продолжает это до тех пор, пока тетка, утратив присутствие духа, не уводит
его, причем глаза у него выпучены, как у креветки, и кажется, что он лишился
шеи. Это наводит смешливых мальчишек на мысль, что сейчас самое время начать
отступление, и по тому, с каким благоговением один из них принимается
слушать священника, я уже знаю, кто уйдет первым. Немного погодя этот
лицемер, умело подчеркивая, как неслышно он старается ступать, уходит с
таким видом, будто он сейчас только вспомнил об одном религиозном
обязательстве, призывающем его в другое место. Номер два уходит таким же
образом, но гораздо поспешнее. Номер три, осторожно пробравшись к выходу,
беззаботно оборачивается и, распахнув дверь, вылетает с гиканьем, от
которого сотрясаются своды колокольни.
Священник, который говорит сдавленным голосом, как человек, сытно
пообедавший и которому, должно быть, не только сперло дыхание, но и заложило
уши, всего лишь бросает взгляд вверх, будто ему примерещилось, что кто-то в
неподходящем месте сказал "аминь", и продолжает трястись мерной рысцой,
словно фермерша, едящая на рынок. Так же, не слишком усердствуя, исполняет
он и остальные обязательные части службы, и сжатая проповедь, которую он нам
прочитывает, тоже напоминает рысцу нашей фермерши по ровной дороге. Этот
дремотный ритм скоро убаюкивает трех старушек; неженатый торговец сидит,
глядя в окошко; женатый торговец сидит, глядя на женину шляпку, а влюбленные
глядят друг на друга с выражением такого безграничного блаженства, что мне
вспоминается, как я, на сей раз уже восемнадцатилетний юноша, спрятался от
ливня со своей Анжеликой в одной из церквей лондонского Сити (забавное
совпадение: она была расположена на улице Объятий) и сказал своей Анжелике:
"Пусть, Анжелика, это счастливое событие произойдет пред этим самым алтарем,